С прочими мятежниками справились уже без особого труда, и вскоре мятеж Паннонских легионов был подавлен. Успокоенные легионы получили большие обещания, обернувшиеся малыми уступками. «Войскам он давал завещанные Августом подарки, но больше не делал никаких раздач».{259} Оскверненный мятежом лагерь был оставлен и легионы перешли каждый в свой зимний лагерь.

Так закончился мятеж трех легионов в Паннонии. Он не представлял собою какой-либо угрозы власти Тиберия. Требования мятежников были умеренные, ничтожество их предводителей не позволяло им бросить вызов высшей власти. Собственно, никто в мятежном лагере об этом не помышлял. Разумные действия Блеза, уговорившего послать гонца с требованиями солдат в Рим к императору, немедленная реакция Тиберия, разумные и решительные действия Друза и его советников вкупе со своевременным лунным затмением сделали свое дело. Все закончилось достаточно быстро и без серьезных последствий. О судьбе любителя ломать лозу о солдатские спины Луцилия скорбеть было некому.

Но почти одновременно с мятежом легионов в Паннонии вспыхнул куда более грозный мятеж легионов на берегах Рейна, на самой опасной границе империи, где была сосредоточена крупнейшая военная группировка — восемь легионов, развернутых в две армии. В прирейнской области, именуемой Верхняя Германия (земли современного Эльзаса) стояли II, XIII, и XVI легионы. Их возглавлял легат Гай Силий. В Германии Нижней, на Нижнем Рейне (современная зарейнская Германия и южная Голландия) стояли I, V, XX и XXI легионы, которыми командовал легат Авл Цецина. Обе армии были подчинены усыновленному Тиберием по повелению Августа Германику, сыну Децима Клавдия Нерона Друза, покойного младшего брата Тиберия. Август же за два года до описываемых событий и назначил Гая Юлия Цезаря Германика главнокомандующим легионами на Рейне.

Этот племянник Тиберия был человеком незаурядным и пользовался большой любовью римлян. Светоний дал просто восторженную характеристику добродетелям Германика: «Всеми телесными и душевными достоинствами, как известно, Германик был наделен, как никто другой: редкая красота и храбрость, замечательные способности к наукам и красноречию на обоих языках, беспримерная доброта, горячее желание и удивительное умение снискать расположение народа и заслужить его любовь. Красоту его немного портили тонкие ноги, но он постепенно заставил их пополнеть, постоянно занимаясь верховой ездой после еды. Врага он не раз одолевал врукопашную. Выступать с речами в суде он не перестал даже после триумфа. Среди памятников его учености остались даже греческие комедии. Даже в поездках он вел себя как простой гражданин, в свободные и союзные города входил без ликторов… Даже к хулителям своим, кто бы и из-за чего бы с ним ни враждовал, относился он мягко и незлобиво».{260}

Тацит дал Германику более краткую, но не менее уважительную характеристику, противопоставив его Тиберию именно по человеческим качествам: «И в самом деле этот молодой человек отличался гражданской благонамеренностью, редкостной обходительностью и отнюдь не походил речью и обликом на Тиберия, надменного и скрытного».{261}

Достоинства Германика не остались незамеченными и были достаточно высоко оценены как властью, так и римским народом. Вновь Светоний: «Он пожал обильные плоды своих добродетелей. Родные так уважали его и ценили, что сам Август — об остальных родственниках я и не говорю — долго колебался, не назначить ли его своим наследником, и, наконец, велел Тиберию его усыновить. А народ так любил его, что, когда он куда-нибудь приезжал, -об этом пишут многие, — то из-за множества встречающих даже жизнь его иногда бывала в опасности».{262}

Если отбросить явно панегирические характеристики, то, тем не менее, нельзя не признать, что этот молодой человек имел немалые достоинства. Если сопоставить его с Тиберием, то они были сходны в образовании, равном владением греческим языком, мужестве на полях сражений. Что до преимуществ Германика, то они заключались, прежде всего, в исключительном умении Германика завоевывать любовь окружающих. Как близких, так и народа. Замкнутость и скрытность Тиберия здесь работали против него. Тиберий не искал специально популярности, Германик же заботился о ней постоянно. Насколько это естественно вытекало из его открытого характера и насколько это делалось сознательно — определить невозможно. Но гражданская благонамеренность, действительно ему свойственная, не позволяет предполагать наличие у Германика коварных властолюбивых замыслов.

Отношения Тиберия и Германика «осложнялись и враждой женщин, так как Ливия, по обыкновению мачех, преследовала своим недоброжелательством Агриппину; да и Агриппина была слишком раздражительна, хотя и старалась из преданности мужу и из любви к нему обуздывать свою неукротимую вспыльчивость».{263}

Супруга Германика, дочь Марка Випсания Агриппы и дочери Августа Юлии Старшей, унаследовала от матери неукротимый и властный характер. При этом, по счастью, не унаследовала от нее ненасытной страстности и склонности к распутству. Агриппина славилась как раз своим целомудрием, она была верной и любящей женой Германика, ей была чужда ложь, она презирала всякое притворство. Потому и она была любима римлянами, почитавшими столь достойную, образцово добродетельную семью.

Столь высокую оценку Светонием добродетелей Германика не стоит подвергать сомнению. Профессиональный архивист автор «Жизни двенадцати Цезарей» прекрасно владел историческим материалом. Важнейшим же представляется стремление Светония к предельной объективности. Он указывал на добрые качества и наихудших персонажей своей книги, не скрывал пороков и самых великих императоров, не исключая божественных Юлия и Августа. Потому нельзя не отметить, что Германик, пожалуй, единственный, о котором у него говорится только доброе и не указаны какие-либо пороки.

Германик успел уже себя проявить на военном поприще. Он участвовал в подавлении великого мятежа в Иллирике, где сам Тиберий мог оценить воинское дарование усыновленного племянника. Август был высокого мнения о достоинствах Германика. В 12 г. вместе с Гаем Фантеем Капитоном Германик исполнил обязанности консула, а затем возглавил легионы, стоявшие на самом опасном рубеже Римской империи — на Рейне. Крупнейшую группировку на самой сложной границе Август мог решиться поручить только заслуживающему самого высокого доверия человеку. Печальный опыт непродуманного назначения в Германию Квинтилия Вара Август не мог не учесть.