Затем она сняла крышку с горшка, тщательно вымыла ее и подала Ромешу.

– Поешь сегодня на этом, а там будет видно.

Когда уголок палубы был чисто вымыт и место для завтрака приготовлено, довольный Ромеш принялся за еду. Попробовав кушанье, он заметил, что блюдо получилось очень вкусное.

– Не нужно смеяться надо мной, – смутилась Комола.

– Да нет, какие уж тут шутки! Вот сейчас сама убедишься.

С этими словами он мгновенно уничтожил свою порцию и попросил еще. На этот раз девушка положила ему гораздо больше.

– Что ты делаешь! А себе, должно быть, ничего не оставила!

– Тут еще много, не беспокойся, – сказала Комола.

То, что Ромеш ел с таким аппетитом, доставляло ей огромное удовольствие.

– На чем же станешь есть ты? – спросил Ромеш.

– На той же крышке.

– Нет, так нельзя, – забеспокоился Ромеш.

– Почему? – удивленно спросила Комола.

– Нет, нет, ни в коем случае!

– Уверяю тебя, я прекрасно знаю, что делаю, – возразила девушка. – Умеш! – крикнула она, – на чем ты будешь есть?

– Там внизу торгуют сладостями, вот я и возьму у продавца листок шалового дерева.

– Послушай, Комола, – обратился к девушке Ромеш, – если уж ты непременно хочешь есть на той же крышке, дай я хорошенько ее вымою.

– С ума сошел! – был негодующий ответ. Через несколько минут Комола заявила: – Пан я тебе приготовить не могу, ты мне для этого ничего не принес.

– Внизу человек продает пан, – ответил Ромеш.

Так, без особых трудностей, была заложена основа их хозяйства. Но на душе Ромеша было неспокойно: он раздумывал над тем, как избежать супружеских забот Комолы.

Комола умела хозяйничать и не нуждалась ни в помощи, ни в обучении. Много лет подряд готовила она для дяди обед, нянчила детей и делала всю работу по дому. Ромеш восхищался ловкостью, усердием и трудолюбием девушки и в то же время не переставая думал, как сложатся их отношения в дальнейшем. «Я не хочу оставлять ее у себя, – размышлял он, – но и покинуть тоже не могу». Где следует ему провести черту в отношениях с нею? Будь с ним Хемнолини, все устроилось бы отлично. Но на это пока рассчитывать нечего, а разрешить проблему наедине с Комолой представлялось чрезвычайно трудным. Наконец Ромеш твердо решил, что ему необходимо открыть Комоле все, тогда с этой тайной будет покончено раз и навсегда.

Перед вечером пароход сел на мель. Снять его, несмотря на многократные попытки команды, в тот день так и не удалось.

От высокого берега, отлого спускаясь к реке, тянулась песчаная, испещренная следами водяных птиц отмель. Сюда пришли деревенские женщины набрать в последний раз до захода солнца воды. Они с любопытством поглядывали на пароход: кто посмелее – с открытым лицом, а более робкие – из-под покрывала. Над обрывом плясала толпа деревенских ребятишек; громкими криками они выражали свой восторг по поводу затруднительного положения, в которое попало это дерзкое судно с высоко поднятым носом.

В пустынные пески противоположного берега село солнце. Ромеш, держась за поручни, долго стоял на палубе в быстро сгущающихся сумерках, глядя на западный край горизонта, где еще светлело небо. Комола, выйдя из кухни, остановилась у дверей каюты.

Не зная, как привлечь к себе внимание Ромеша, она тихонько кашлянула, но он не оглянулся. Тогда девушка принялась постукивать о дверь связкой ключей. Когда наконец ключи загремели, Ромеш обернулся. Увидев Комолу, он подошел к ней и спросил:

– Что за странная у тебя манера звать меня?

– А как еще я могу это сделать?

– Называй меня Ромешем. Для чего, по-твоему, отец с матерью дали мне имя?

Опять какие-то странные шутки! Вспыхнувшие щеки и уши Комолы, казалось, озарили вечернее небо. Слегка отвернувшись, она сказала:

– Не то ты говоришь!.. [67] Послушай, все готово. Ужинай пораньше, а то утром ты мало ел.

Свежий речной воздух давно возбудил у Ромеша аппетит, но он молчал, не желая, чтобы Комола лишний раз волновалась из-за недостатка провизии. И теперь неожиданное ее предложение очень его тронуло. Он чувствовал радостное волнение не только по поводу предстоящей трапезы. Сознание того, что кто-то постоянно думает о нем, предупреждает его желания, делало его безмерно счастливым. Казалось, будто сама судьба взяла на себя заботу о его благополучии. Тем не менее он никак не мог избавиться от горькой мысли, что он этого не заслужил, что все его счастье зиждется на ошибке. Ромеш тяжело вздохнул и с поникшей головой вошел в каюту.

Заметив выражение его лица, Комола удивленно спросила:

– Кажется, тебе совсем не хочется есть? Неужели не проголодался? Я тебя не неволю.

Но Ромеш с деланой веселостью поспешил ответить:

– Зачем тебе меня неволить, это делает мой собственный желудок. Смотри, как бы в другой раз, когда ты вздумаешь, гремя ключами, приглашать меня к столу, не явился на твой зов сам Мадхусудан [68] ! Однако я что-то не вижу здесь ничего съедобного! – продолжал он, оглядываясь. – Хоть я и страшно голоден, но подобные предметы вряд ли смогу переварить! – Ромеш указал на постель и другие находившиеся в каюте вещи. – Меня с детства приучили к совсем иной пище.