Таким образом, полуденная трапеза закончилась вполне мирно. После обеда Ромеш уселся в шезлонге отдохнуть. А Комола стала кормить Умеша. Рыба с чоччори так ему понравилась, что его аппетит с каждой минутой принимал все более угрожающие размеры.

– Не хватит ли, Умеш? – сказала наконец обеспокоенная Комола. – Я оставила тебе еще на вечер.

За хозяйственными хлопотами и веселыми шутками Комола не заметила, как рассеялось ее утреннее пасмурное настроение.

День подходил к концу. Солнце клонилось к закату и своими косыми лучами уже забралось под палубный тент с западной стороны. По вздрагивающему пароходу прыгали бледные зайчики вечернего солнца. Узенькими тропинками, которые вились по обоим берегам среди нежной зелени осенних нив, к реке спускались женщины с кувшинами, чтобы набрать воды для вечернего омовения.

Солнце уже скрылось на западе, за бамбуковыми зарослями, когда Комола окончила приготовление пана, умылась, причесалась и, переменив сари, была готова к ужину. Как и накануне, пароход на ночь бросил якорь у какой-то пристани.

Приготовления к ужину отняли у Комолы немного времени, так как с утра оставались овощи. К ней подошел Ромеш и сказал, что днем очень плотно поел и ужинать не будет.

– Совсем ничего не хочешь? – огорчилась Комола. – Может быть, хоть кусочек рыбы съешь?

– Нет, не хочу, – бросил Ромеш, уходя в каюту.

Тогда все, что было, – и рыбу и чоччори – Комола положила на тарелку Умеша.

– Почему ты себе ничего не оставила, мать? – спросил Умеш.

– Я уже поела.

Итак, на сегодня все дела ее маленького плавучего хозяйства были окончены.

Лунный свет заливал своим сиянием землю и отражался в воде. Деревень поблизости не было, и над нежно-зелеными безлюдными просторами рисовых полей, словно женщина в ожидании любимого, бодрствовала прозрачная тихая ночь.

На берегу, в крохотной пароходной конторе, под железным навесом, сидел на стуле чахлый конторщик и при свете маленькой керосиновой лампы что-то подсчитывал. Ромеш хорошо видел его через открытую дверь конторы. «Как бы я был счастлив, если бы судьба назначила мне такое скромное, но зато несложное существование, – тяжело вздохнув, подумал юноша, – вести конторские книги, исполнять свою работу, выслушивать брань хозяина за ошибки в счетах и поздно вечером уходить домой!»

Наконец свет в конторе погас. Служащий запер дверь, поплотнее закутался в шарф, вероятно, опасаясь ночной прохлады, и медленно двинулся в путь. Постепенно фигура его скрылась в темноте среди полей.

Ромеш не заметил, что Комола уже довольно долго стоит позади него, держась за поручни. Девушка надеялась, что он позовет ее вечером, но давно было покончено со всеми хозяйственными делами, а Ромеш все не приходил. Тогда Комола сама потихоньку вышла на палубу. Внезапно она вздрогнула, не в силах двинуться с места. Яркий свет луны падал прямо на лицо Ромеша, и по выражению его можно было понять, что Ромеш сейчас далеко, очень далеко отсюда и в мыслях его нет места Комоле. Будто между погруженным в думы Ромешем и этой одинокой девушкой встала на страже ночь, с ног до головы закутанная в одеяние из лунного света и в знак молчания приложившая палец к губам.

Когда Ромеш, спрятав лицо в ладони, уронил голову на стол, Комола тихо направилась к себе в каюту. Она старалась ступать неслышно, опасаясь, как бы Ромеш не догадался, что она искала его.

В каюте было пусто и темно. Войдя туда, девушка невольно вздрогнула. Она чувствовала себя такой одинокой и покинутой, а тесная каморка темнела перед ней, словно пасть какого-то неизвестного и кровожадного чудовища. Но куда бежать?

Разве есть угол, где она могла бы спокойно приклонить голову и, закрыв глаза, подумать: «Я у себя дома»? Заглянув в каюту, Комола отпрянула назад, но тут же наткнулась на зонтик Ромеша, который с шумом упал на окованный железом сундук. Вздрогнув от этого звука, Ромеш поднял голову и, встав с кресла, заметил Комолу, которая стояла у дверей своей спальни.

– Что такое, Комола? – спросил он. – Я думал, что ты давно уже спишь. Может быть, тебе страшно? Тогда я больше не буду сидеть здесь, а пойду спать и могу снова оставить дверь открытой.

– Страшно? Нет, что ты! – оскорбленно возразила Комола и, поспешно войдя в темную каюту, заперла дверь, открытую было Ромешем. Затем она бросилась на постель и натянула на голову покрывало, словно хотела отгородиться от всего мира. Сердце ее взбунтовалось: зачем жить, когда нет ни защиты, ни свободы?

Ночь тянулась мучительно долго. В соседней каюте уже давно уснул Ромеш. Но Комола не могла спать. Осторожно ступая, она вышла на палубу и, сжимая поручни, стала пристально смотреть на берег. Вокруг не было слышно ни звука. Месяц клонился к закату, и не различить уже было узеньких тропинок, которые бежали среди нив по обоим берегам реки. И все же Комола пристально смотрела в ту сторону. Сколько женщин, наполнив кувшины, возвращаются по этим дорожкам к себе домой! Дом! Когда она произносила это слово, ее сердце, казалось, готово было выпрыгнуть из груди. Хоть какой-нибудь маленький дом, где он у нее? Терялся вдали пустынный берег, простираясь от горизонта до горизонта, застыло в молчании небо. Ненужное небо, ненужная земля! Что значили эти безграничные просторы для хрупкой девушки! Ведь ей нужен был дом, пусть маленький, но свой. Внезапно Комола вздрогнула: она почувствовала, что рядом с ней кто-то стоит.

– Не бойся, мать! Это я, Умеш. Уже очень поздно, почему ты не спишь?

В течение всей этой долгой мучительной ночи у нее даже не было слез, но теперь они вдруг сами брызнули из глаз. Комола не в силах была сдержать их, и они все падали и падали крупными каплями. Она низко опустила голову и отвернулась от Умеша. Бесцельно плывет обремененное влагой облако, но стоит ему встретиться с таким же, как и оно, бесприютным ветерком, и весь его влажный груз мигом прольется на землю. Так и Комола, услышав ласковое слово от нищего, бездомного ребенка, не могла сдержать слез, которые давили ей на сердце. Она пыталась что-то сказать, но рыдания стиснули ей горло.