Перед тем как задернуть занавески, я выглянул в окно. Тихие и спокойные улицы таяли в ночи. Все погрузилось в тишину. Мысленно я прошел еще раз весь путь от утра до настоящего момента, чтобы разгладить все кармические складки. Кто знал, чем был на самом деле этот мир? По-крайней мере, одно было ясно. Без этой открытости, без готовности рисковать и идти на прямой контакт все оставалось бы знанием, полученным из вторых рук.

Утром через окно начали пробиваться звуки просыпающихся улиц. По мощеным дорогам выгуливали собак и те постоянно лаяли. Звонко стучали вилки за обеденными столами, с дороги доносился гул автомобильных моторов, а над городом поднимался нестройный хор мужских и женских голосов. Звук накладывался на тишину как страх грешника перед Всевышним, как боязнь мелкой обыденности оказаться один на один перед лицом грандиозного… И это таинство разворачивалось здесь каждое утро.

Я сел посреди своей комнатки и раздвинул шторы. Рядом – никого, и именно в такие моменты лучше всего заглядывать внутрь себя. В медитации Святой Дух, словно рассветный луч, представал загадочным источником самого света. Крещение могло совершаться каждый день, так же как и восход солнца, – и новый день двигался бы сквозь поток событий к своему неведомому горизонту. В пространстве чистого уединения происходит обновление, возрождение в Целом, которое ничего не знает. Сильные мира сего со всеми их деньгами и машинами были всего лишь отблесками этого Целого. Мне стало жаль их так же, как потерянных и одиноких людей.

Флоренция – город, наполненный аурой вдохновения, дом для столь многих произведений искусства. Вдохновением наполнены здесь улицы, реки, монументы – в этих местах ощутим его пульс. Здесь случилось настоящее извержение художественного самовыражения, красота и жизнь переплелись в сложном узоре живописи и скульптуры.

Я четыре часа смотрел, как завороженный, на работу Микеланджело – Христос, которого снимают с креста. В грандиозной мощи этого произведения можно ощутить глубокое страдание, с которым оно было создано. Музей на музее, галерея за галереей, слой за слоем, век за веком. Эти памятники, созданные из земли, камня, цвета и языка – смогут ли они когда-нибудь восстать из собственного праха и указать на свое великое прошлое?

Историю культуры можно было наблюдать в виде процессии, растянувшейся вдоль городских фасадов: Христос и Мадонна, классические колонны, фигуры людей, все это было больше самой жизни, выглядело бесконечной перспективой. В современных галереях здесь широко представлен видимый мир, осененный образом идеала. Мир этот развернут, словно роскошный персидский ковер, падающий в безумном полете на первый план, уравновешивая общую картину.

Должен признаться, что мне было невероятно комфортно в тех комнатах с мраморными колоннами, с их изваяниями героев, стоящих вдоль стен. Я всегда надеялся, что во время своего паломничества однажды смогу выглянуть в окно и увидеть реющий флаг золотого века, поднятый для всех народов… но так надеются только умирающие. Те, кто отбрасывает краеугольные камни культур и рас, идеологий и богов, вынуждены уходить в открытое море в надежде найти новое, уникальное и всеобъемлющее или же вовсе потеряться. Сердцу знакома вера, сильнее которой ничего нет. Оно было полно не только решимости, но и страха, смущения и великодушия, наполнено великим общечеловеческим страданием, а также и состраданием, нужным для того, чтобы сдержать волны горечи этого мира и свободно идти в пустоте.

Патриарх на кафедральном соборе во Флоренции

Я шел по улицам, и они казались мне такими же музеями, их внешней стороной. На тротуарах было много торговцев, небольших пекарен, попрошаек, художников, сувенирных лавок и туристов. Мост, соединяющий две части Флоренции, еле держался на сваях, пытаясь устоять под напором толпы. Какое качество способно было бы противодействовать этой толпе, наводняющей улицы и века? Безусловно, нельзя просто отвернуться от этих людей. Должно быть что-то еще, другое отношение, намерение провозгласить их уникальность, а также намерение отвернуться от небытия.

Внимание плясало на теле этого многообразия, подсвечивая нескончаемый поток сменяющих друг друга объектов. Возможно ли вырваться из всего этого? Существовало ли некое целомудрие, которое бы сочеталось с Абсолютным существом, с истиной уединения, и которое не открылось бы десяткам тысяч соблазнов?

За пределами Флоренции, в горах недалеко от Лопиано расположен Международный Дом движения Фоколаре, основанного Чиарой Любич. До места меня подвезла группа аргентинцев, которая шла туда же, куда и я. За двадцать с лишним лет эта деревушка выросла до размеров небольшого города, в котором жило более восьмисот человек, преданных христианским принципам любви и единства. Дух единства ощущался повсюду. Он витал в воздухе. Я спросил местных, можно ли остаться у них на несколько дней. Мне дали не только комнату, но и неподдельное радушие. Никакой мнительности, никаких подозрений. Никто не спрашивал меня, во что я верю, каких доктрин придерживаюсь.

В этой обители только несколько человек говорили по-английски, и после обеда двое из них решили показать мне окрестности. Ближний угол здания столовой граничил с многочисленными постройками, в которых кипела всевозможная работа, а на извилистых склонах позади нее располагались сельскохозяйственные угодья. Эмерсон не пожелал присоединяться к ферме Брука, да и Торо предпочел остаться в уединении в Вальдене. Даже в тюрьме он оставался один, угодив туда за гражданское неповиновение. Повинуясь, однако, законам природы, одинокий странник все-таки погиб. Пожалуй, осталось только переданное им вдохновение, которым теперь питалось сообщество.

Я успел пожить во многих коммунах и знал, чем все они страдают. В них очень просто либо потеряться, либо уйти в себя. Ты мог думать, что тебе удалось вышвырнуть из своей жизни указующего на требования установленного порядка полицейского, но в итоге за твоей дверью оказывалось трое новых, и они были уже конвойными. Возможно ли вообще отдельным людям собраться и жить вместе для чего-то еще, кроме необходимости выживания или взаимной гарантии от эксплуатации, называемой правосудием? Способны ли творческие амбиции провозгласить нечто большее? Повсюду на планете возникали центры провидческой энергии. Будут ли они процветать или их погасят, или они сами задушат себя, как это раньше происходило со многими?