Церковь выглядела очень просто. Войдя внутрь, я сел и долго смотрел на крест, перед которым когда-то в ожидании чуда сидел Франциск. Когда я выжал из этого момента все возможные эмоции, то осмотрел остальную часть церкви. Там было несколько монашек, расположившихся вдоль длинной скамьи и молившихся в тишине. Они чем-то походили на жителей Южной Америки. Их ясные сливочно-коричневые лица хранили выражение сосредоточенности, они погрузились в себя. Женщины излучали чистоту намерения. В самой церкви было довольно темно. Стены, скамьи – все погрузилось в полумрак. В этой спокойной атмосфере в их лицах особенно хорошо была видна сияющая ясность, сосредоточенность на внутреннем мире. Молящиеся на коленях у деревянной скамьи, облаченные в синие рясы с белыми воротничками, они органично вписывались в общую картину. Я посмотрел на них, а потом на распятие, и понял, что лишним здесь был как раз я – шут в храме чистоты. Впрочем, и это чувство прошло, как это обычно и случается.

В дальней части церкви располагалась комната, в которой сестра Клара провела около сорока лет, ни разу не покидая ее. В ней сохранились старые деревянные скамьи и стол. Сотни лет назад сестры учились и работали именно здесь. Здесь не было ничего лишнего, и в этой затемненной тишине, в атмосфере умерщвления плоти, я ощутил покой, который мог принести только Святой Дух.

Собираясь покидать церковь, я ощутил, что мне чего-то не хватает. Я потрогал шею и понял, что пропали деревянные бусы. Меня пробил озноб – и не столько из-за самих бус, сколько из-за того, что это значило. Определенно, это было недобрым знаком, серьезным предупреждением. Ум судорожно стал выдумывать всевозможные проступки, в которых я был повинен. Господь разгневался! Я не уделял достаточно времени духовным практикам. Так продолжалось некоторое время – и вдруг в голове вспышкой возникло воспоминание о цистерне с водой, в которой я искупался. Я шагал обратной дорогой, волоча свою ношу. Небо темнело. Тащась со своим скарбом сквозь виноградные лозы, я бранил себя за то, что оказался таким глупцом – вором, лживым любителем наслаждений в иллюзорном вихре, спрятанным под маской так называемого паломничества.

Тщательно, обеими руками я исследовал землю под цистерной, в которой недавно плескался. Я обыскал все вокруг самой цистерны, поднял каждый листок там, где бросал одежду… Но ничего не нашел и ощутил ужасно гнетущее ощущение в области солнечного сплетения. Я собрал вещи и приготовился уходить, но напоследок обратился к святому Антонию и Ма Парвати Аммалу, чудотворцу с Цейлона, который всегда помогал мне найти парковочное место в Нью-Йорке. Я прошел еще несколько метров, и в голову мне залетела одна мысль. Она залетела в буквальном смысле, словно кто-то посадил ее в аэроплан, который затем запустил прямо в мою голову. «Дерево не тонет!» Ошарашенный этой мыслью, я побросал вещи на землю, забрался на цистерну и увидел свои бусы, тихо покачивающиеся на водной глади. Тело и душа мои наполнились теплом от осознания того, что за мной все-таки присматривают. Я поблагодарил святого Антония, Ма Аммалу и всех тех, кто мог быть там, наверху.

По пути на станцию у меня оказалось достаточно времени, чтобы поразмышлять над важностью утрат. Мысли и ассоциации приходили странноватые. Понятно, что у вещей есть своя история, но они всегда остаются чем-то вроде сна, оставляя после себя пробелы и туманные воспоминания. Я заметил, что после глубокой медитации я часто терял бумажник или ключи – как символы своей земной идентичности. Обычно через какое-то время вещи находились снова, но когда ты теряешь контроль над внутренней энергией, что-то обязательно уходит из твоей жизни, как бы напоминая о том, что в действительности тебе ничто не принадлежит – ни даже твое тело, ни твоя идентичность, ни взлелеянные духовные взгляды. Но если не пытаешься заграбастать побольше в этом или любом другом мире, то открываешься для настоящего чуда. Однако может ли снова родиться энтузиазм святого Франциска в своем первозданном виде без соответствующей внутренней силы, без цельности, которая придерживается своего пути, минуя все соблазны этого мира?

Собор Святого Петра величественно возвышался над Ватиканом, демонстрируя свои резные арки и горгульи, золотые ратуши и произведения живописного искусства и скульптуры. Его образ воплотил в себе богатства всего мира, символизирующие господство Бога. На фоне развалин древности этот дом христианства казался воплощением славы Римской империи, убранной небрежно замаскированным языческим искусством и его символизмом.

В пространстве его роскошных залов моя ментальная артиллерия начала капитулировать. Стены крепости моей рассудочности стали рушиться под напором увиденного. Кто отрицал, что именно человеческий ум создал эту религию? Да, человек был вдохновлен Высшим духом, но безымянный Свет искажается, проходя сквозь фильтр осязаемых мирских форм. Ум является в самых разных одеяниях, но со временем ткань всегда тускнеет и становится тяжелой.

Здесь тысячи произведений искусства соединялись в одно целое: символы культуры, бесчисленные ее сокровища застыли в неподвижности мраморных стен и золотых колонн, устремленных высоко вверх. Но это все уже не могло вдохнуть жизнь в то, что более не существовало, и собор напоминал собой мемориал – дань памяти паломникам всего мира, попытка компенсировать давно ушедшую славу.

Я сел на одной из улочек Ватикана и оглядел свое помятое тело, жалкий дворец, сложенный из пота, костей, крови и раздражительности. Могло ли это человеческое тело быть живым домом духа? А духовное содержимое Церкви уж слишком хорошо спрятано за косным величием до блеска отшлифованного мрамора и золота…

Благочестивые посетители шли по галерее. Я смотрел, как они проходят мимо меня и собираются около фигуры Бернини. Каждый из них нес в душе свое зеркало, в нем отражалась их личная «история идей», и мне – туристу-паломнику – было интересно, как долго еще я смогу оставаться сторонним наблюдателем, призраком, голодным до новых событий.

Ватикан. Площадь

В эти дни в Ватикане шли дожди, но паломники продолжали вступать на землю этого города, полные надежды, и усиливающийся дождь не был им помехой.

Древняя Аппиева дорога тонула в грязи. Сквозь грязь и проливной дождь я добрался до катакомб. Небо отбрасывало темные тени на стены вдоль дороги. Я вместе с группой других людей вошел в подземное кладбище – мощи первых христиан здесь хранились в стенных нишах. Земля была сырой и холодной, и дождь безразлично барабанил по могилам мучеников.

Начался сильный ливень. Я сидел под большим навесом и наблюдал, как разверзаются небесные хляби. В образе самого дождя я увидел настоящий парад икон, мадонн и преображений – все это предстало в виде воды, текущей сквозь время. Сердце тянулось к этим образам, но они исчезали. Сначала они воспаляли воображение, а затем растворялись. Может ли надежда быть чистой? Или глаз искажает видимый образ? В конце концов, шел проливной, очищающий дождь. Он умывал город, оставляя в воздухе после себя ясную пустоту, а деревья и городской кирпич становились ярче. Дожди лили на Ватикан, но вереница людей продолжала тянуться сюда. Я решил укрыться в кафе. Оно представилось мне храмом потерянных надежд, убежищем для ищущего уединения кофейного гурмана или для туриста, чьими глазами стал объектив фотокамеры. Оба отреклись от всеобъемлющей надежды, обещающей великую награду. А это паломничество ничего не сулило, у него не было финальной точки.