– Сомневаюсь, что он что-то из этого хотел сказать. А теперь прочитайте снова последний абзац.

Она прочла.

– Да, если бы он только его написал, это было бы чудесное письмо.

– Так и я подумал. Об остальном мы забудем, списав как разглагольствования актера-антрепренера.

Она глянула на него с любопытством.

– Это правда, дорогой? Вы так к ней относились?

– «Спокоен ум и страсти растрачены» [87] . Последнее время да. Возможно, более, чем в то время сам осознавал. Вы любите своих детей, Китти, вы никогда не перестанете их любить. Это единственная любовь, которая никогда не меняется, никогда не умирает. – С минуту он курил молча, потом сказал небрежно: – Она назначила меня своим душеприказчиком. Если хотите что-то из ее вещей, они ваши.

– О, Иврард! – Достав из сумочки носовой платок, она стала ждать слез, которые, как она знала, сейчас польются. – Вы ведь не от собственного имени говорите, а от лица Хлои?

– Да. Есть еще мистер и миссис Уингхэмптон, пастор и его супруга в Эссексе… Вы их знаете?

– Нет.

– Они тоже могут выбрать что-нибудь, если им захочется. И я сам. Никто больше в завещании не упомянут, за исключением Эллен, которая получает сто фунтов.

– Ах, я рада. Эллен может поступить ко мне, если захочет.

– Повидайтесь с ней, ладно? И выберите что захотите.

Китти кивнула, промокая глаза.

– Наверное, не следует спрашивать…

Иврард догадался, что она хочет знать, и сказал, что у Хлои была ежегодная рента какой-то страховой компании.

– Это значит…

– Что угодно или ничего.

Достав пудреницу, Китти стала припудривать носик. Это всегда давало ей ощущение приватности. Она сказала зеркальцу, а ведь наедине зеркалу можно сказать что угодно:

– Хотя бы вам, Иврард, она что-нибудь рассказывала, то есть про саму себя? Вы понимаете, о чем я. – С помадой в руке она чувствовала еще большую уверенность. – Кто был тот человек?

– Какое это теперь имеет значение? Любой из нас мог бы сочинить за нее историю, и всякий раз история была бы иной. Каждый из нас знал другую, собственную Хлою. Это единственная Хлоя, какую мы когда-либо будем знать.

– Была, наверное, настоящая Хлоя, которую никто из нас не знал.

– Так же, как есть «настоящая Китти», – улыбнулся он, – и «настоящий Иврард»? Но настоящие ли они? Вот что заставляет меня задумываться о мире ином.

– Ах да, вы собирались мне о нем рассказать. – Едва она это произнесла, как подумала, что это прозвучало глупо. Будто кто-то на такое способен!

– Мы видим людей лишь со стороны, видим то, что они нам показывают. В мире ином мы увидим то, что они от нас скрывают. Хотим ли мы это видеть? И узнаем ли их, когда увидим? Хлоя была вашей любимой подругой, и вы от души вместе смеялись. Воображаю, что две бестелесные души не хохочут вместе, а если и хохочут, то на ином уровне, на уровне, какого никто из вас раньше не достигал. Конечно, возможно, что ваша душа и душа Хлои встретятся и их свяжет длительная дружба, но она не будет продолжением вашей земной дружбы. Вот чего я не понимаю: как мир иной может быть продолжением земной жизни? Но если он не является ее продолжением, тогда он вообще ничто. Он не существует, поскольку не имеет значения. Как не имеет значения, был я или нет царем Вавилона в ту пору, когда вы были рабыней-христианкой. Что проку говорить горюющему мужу, что он встретит обожаемую жену в раю? Он встретит кого-то, но это будет не его обожаемая жена, это будет совершенно чужой, незнакомый человек – как и он для нее.

– Наверное, так, – согласилась Китти. – Если забрать у Хлои ее красоту, ее чудесный голос, ее остроумие, получится любая из сотни женщин. – И добавила, подумав: – Разумеется, в раю, возможно, будет больше шуток, чем думает наш пастор.

– Давайте надеяться. Но заберите у человека внешние черты, по которым мы его узнаем, и что останется? Ничего. Вы никогда не замечали, как прием современных романистов подмечать и анализировать мысли персонажей помогает читателю понять характер? Ну конечно же, все романисты так делали. Взять хотя бы «Дэвида Копперфилда». Нам преподносится каждая мысль, какая приходит Дэвиду на ум, мы видим его изнутри, его душа обнажается, – и он… просто не существует. Помимо того, что видно со стороны, о мистере Микобере мы ничего не знаем, – и он бессмертен.

– Ну и что, Иврард? Каков ответ?

– Я иногда спрашивал себя, а вдруг смерть это бесконечный сон с бесконечным сновидением, и это сновидение основано на том, что мы видели, знали и делали в земной жизни, – так что каждый из нас создает собственные рай и ад. В моем сне, если это будет счастливый сон, на что я временами надеюсь, моя Хлоя будет той Хлоей, которую я люблю, и мой Джонатан будет тем Джонатаном, которого я люблю, а я буду тем Иврардом, каким был для него, и тем Иврардом, каким был для нее. Любила ли Хлоя того или сего человека больше, чем меня? Вероятно. Но это не будет иметь значения. У нее будет собственное сновидение, и я никогда не узнаю, что мне в нем нет места. – Он с улыбкой поднял глаза. – Иными словами, Китти, если захотите есть и пить в раю, можете наслаждаться вволю, даже если есть и пить там нечего.

– Но разве у вас не бывает страшных снов, Иврард?

– Не часто, но иногда. И это будет в буквальном смысле адом.

– Никто не властен контролировать свои сны.

– Прошлое может и контролирует нас до самой последней секунды наших мыслей.

– Звучит пугающе, дорогой.

– Тогда давайте надеяться, что Господь смилостивится… и окажется, что мы были лучше, чем считали себя сами. – Он посмотрел на часы. – Вам пора идти, Китти.

Она посмотрела на собственные.

– Боже ты мой!