Немцы организованно отступили от Марны и умело выбрали позиции, позволяющие закрепиться. Мольтке в последних значимых приказах перед тем, как сдать командование, велел армиям к югу от Реймса прекратить атаку – особенно в районе Вердена и у Нанси – и окапываться. Таким образом, появилась возможность задействовать войска в новых операциях, в частности, на просторах западной Бельгии и северной Франции, куда еще не ступал немецкий сапог. 14 сентября начальник Генштаба получил приказ кайзера сказаться больным, и, поскольку от немецкого народа новость о смещении Мольтке скрывалась, он еще не одну неделю просидел в ставке, покинув ее лишь для бесславной операции на Антверпенском фронте.

Фалькенхайн, принявший от Мольтке оперативное командование, в свои 53 был моложе всех остальных командиров армий. Этот холодный, нелюдимый гвардеец был, в отличие от Людендорфа, симпатичен кайзеру. Смекалка и проницательность (он входил в число тех, кто с самого начала предсказывал, что война затянется) сочетались в нем с некоторой нерешительностью. Отдавая всего себя военному делу, он мало спал и часто совещался с командирами корпусов в предрассветные часы, а кроме того был человеком одиноким и крайне скрытным. Обладая куда большей твердостью духа, чем Мольтке, за последующие два года на посту главного немецкого военачальника Фалькенхайн проявил немалый талант. Однако и ему пришлось столкнуться с теми же неразрешимыми проблемами, что и предшественнику. Генерал Герхард Таппен, разработчик вторжения немецких войск во Францию, остался начальником оперативного отдела, а значит, о смене стратегии речь не шла. Поначалу Фалькенхайн отказывался считать вынужденное отступление на Марне непоправимым. Его непосредственной задачей было твердой рукой наладить взаимодействие между командирами армий – то есть исправить досадные просчеты Мольтке.

Отношения с Таппеном у него не сложились почти сразу. Новый начальник Генштаба выступал за отказ от доктрины большого охвата, намереваясь перебросить войска в Бельгию, чтобы обойти союзников с оголенного фланга, рядом с которым оставалось 300 км открытого пространства. Таппен же хотел возобновить атаку по центру, между Суассоном и Реймсом. Вскоре верх одержал начальник оперативного командования – отчасти потому, что для переброски войск через фронт не хватало железнодорожных линий: большинство из них шли с востока на запад, а не с севера на юг, тогда как на бельгийских железных дорогах царил хаос из-за постоянных диверсий. В результате немцы ограничились рядом атак – плохо спланированных, затратных и безуспешных.

Союзники тем временем пытались обратить победу на Марне в стратегический триумф, проведя в 40 км к северу от предыдущего плацдарма серию сражений длиной в месяц, которые вошли в историю как Битва на Эне. Неторопливая Эна протекает в долине, за которой круто вздымаются 100-метровые лесистые холмы. За холмами лежат поля, вдоль которых проходит дорога около 33 км длиной, известная как Шеман-де-Дам (Дамская дорога). Название свое она получила в честь дочерей Людовика XV Аделаиды и Виктории, которые ездили по ней в гости к графине Нарбоннской в Шато-де-ла-Бов.

В ходе наступления некоторые французы, если верить презрительному отзыву Эдуарда Кердеве, прихватывали «вульгарные трофеи с мертвых тел немцев, покрытых коростой крови и грязи… набивали мешки немецкими шинелями и шлемами, которые все равно не смогут носить». Однажды вечером в сентябре сержант из части Кердеве приволок вражеского солдата, пролежавшего пять дней под открытым небом с переломом бедра. «Мы содрогаемся от ужаса при мысли о муках этих раненых, которые не могут укрыться ни от дневной жары, ни от ночного холода, ни от дождя. Этот бедняга отдал спасителю свои медали, пуговицы и предлагал денег».

Восточнее лежали окружающие Реймс холмы и леса Аргонна, где сражалась 5-я армия Франше д’Эспере. Она продвигалась от Марны не быстрее британцев, однако ее медлительность оправдывали перенесенные в прошлом месяце испытания. Заняв Реймс, 5-я армия весь сентябрь и даже часть октября продолжала наступать – маленькими шагами, но с большими потерями. С 17 по 19 сентября немцы обстреливали город, серьезно повредив собор. Этот вандализм возмутил и растревожил французскую столицу: парижане уверились, что в случае попадания их города под обстрел немецкой артиллерии осквернены будут и Лувр, и Дом инвалидов, и Нотр-Дам, и другие сокровища. Вряд ли их страхи можно назвать необоснованными.

Всю вторую неделю сентября британцы продолжали медленно двигаться на север между армиями Манури и Франше д’Эспере под проливными дождями, почти не встречая сопротивления. «Как я и боялся, – писал Александр Джонстон 11 сентября, – мы дали немцам убраться почти без потерь. <…> Хотя на самом деле, конечно, должны были измотать противника как можно больше». Однако основная часть экспедиционных войск поддалась оптимистическому порыву. 13 сентября капитан Гарри Диллон из Оксфордширско-Букингемширского полка писал домой: «Все идет хорошо, с немцами, думаю, покончено. Вчера после ночевки под дождем мы с ними столкнулись. Попали под довольно сильный винтовочный огонь, но пострадавших нет, захватили 116 пленных, в том числе 5 офицеров. <…> Меня это предприятие никоим образом не утомляет, разве что долгими маршами, вечной сыростью, недосыпанием и т. д.» {668} .

Однако, когда британцы уже подходили к Эне, только что сформированная 7-я немецкая армия поспешила заполнить разрыв между Клюком и Бюловом. Часть подкреплений форсировали реку, закончив занимать позиции за несколько минут до прибытия британцев. 7-й резервный корпус немцев преодолел 65 км, чтобы опередить авангард сэра Джона Френча. 13 сентября начался месяц кровопролитных боев, в которых союзники пытались прорваться на Шеман-де-Дам. Войска Жоффра к северу и востоку от Реймса тоже вносили свою лепту, однако основное внимание сосредоточилось на операциях в британском секторе, поскольку предполагалось (возможно, ошибочно), что именно там сложились наиболее благоприятные возможности для прорыва немецкого фронта, если переправиться через реку, взять гряду и двинуться по лежащей за ней открытой местности. «Оглядываясь назад, – писал Луис Спирс, – я исполняюсь глубочайшей благодарности за то, что никто из смотревших на другой берег Эны… не имел ни малейшего представления о том, что их там ждет. У них не вставали перед глазами страшные картины утонувших в грязи траншей… и долгие годы мытарств» {669} .