Не обошлось и без недоразумений. Кавалеристы громогласно требовали снабдить их штыками, поскольку им почти неизменно приходилось сражаться спешившись. Некоторые артиллерийские лошади были реквизированы с местных ферм и, впервые услышав грохот орудий, в ужасе вставали на дыбы. Ездовые с трудом удерживали артачащихся животных, которые неделями привыкали к своей новой роли – если, конечно, не погибали раньше. Британские солдаты перестали жаловаться, что их дразнят, услышав британский государственный гимн в исполнении вражеского полкового оркестра, как было на Эне 18 сентября. Солдатам объяснили, что «Боже, храни короля» и кайзеровский гимн «Славься ты в венце победном» написаны на одну мелодию. Однако никто не мог объяснить войскам обеих воюющих сторон, почему самые тяжелые сражения так часто выпадали на воскресенье.

16 сентября, когда сэр Джон Френч навещал в госпитале группу раненых британских офицеров, те спросили, что происходит на фронте. «В данный момент пат в нашу пользу», – ответил главнокомандующий, немало озадачив собеседников {691} . В письме, которое привлекло немало внимания после войны, Френч писал королю Георгу V: «Думаю, что сражение на Эне – типичный образец того, какими будут битвы в дальнейшем. Осадные операции займут важное место в тактике, лопата станет таким же необходимым оружием, как и винтовка, и с обеих сторон в ход пойдут самые тяжелые и крупнокалиберные виды артиллерии» {692} .

По другую сторону холма придерживались того же мнения и даже разделяли пессимизм Френча. Шлиффен всегда опасался, что наступление может быть парализовано: «По всему фронту войска будут пытаться, как при осадной войне, брать позицию за позицией, днем и ночью, наступая, окапываясь, снова наступая, снова окапываясь, используя все средства современной науки, чтобы выбить врага из укрытия». И теперь страхи Шлиффена становились явью. «Эта окопная и осадная война – кошмар!» – жаловался начальник штаба кронпринца Рупрехта {693} . Гренадер Джордж Джеффрис писал устало, незадолго до того, как его батальон сменили французские войска: «Один день как две капли воды похож на другой. И почти всегда обстрелы» {694} . Фредди Гест, один из адъютантов сэра Джона Френча, рассказывал другу на родине про бесконечные атаки немцев: «Не представляю, как они добиваются такого от своих». И добавлял мрачно: «Боюсь, скоро мы увидим еще один длинный список погибших» {695} .

Британцы могли гордиться упрямством, с которым они удерживали позиции на Эне в течение месяца жестоких боев, которые значительно проредили многие части. Однако, если союзники и не проиграли это сражение, о победе тоже говорить не приходилось. Обе стороны отчаянно стремились занять территорию между Швейцарией и морем, где с помощью маневра можно было добиться перевеса в грандиозной схватке.

Первая мировая война состояла в основном из сухопутных сражений – по крайней мере до тех пор, пока в 1917 году Германия не развернула крупную кампанию с участием подводных лодок. И тем не менее британцы тешили себя надеждой, что Королевский флот сразится с немецким флотом, поскольку именно к этому готовили их традиции «владычицы морей» и огромные расходы на строительство дредноутов. Британцы мечтали о крупном морском сражении, считая, что это отвечает интересам их страны, и обижались, поскольку им не давали это сделать. В 1914 году жители Англии, пребывая в плену «трафальгарского комплекса», не могли взять в толк, что немцам нет резона ввязываться в заведомо проигрышную для них морскую битву. В первые месяцы войны любое телодвижение Королевского флота вызывало у британской публики больший ажиотаж, чем вести с фронта, хотя моряки играли куда менее существенную роль.

Утром 30 июля Ла-Манш после ночного прохода Гранд-Флита на восток, к военной базе в Скапа-Флоу, представлял собой странное зрелище. В кильватере плавали столы, кресла и даже фортепиано: команды огромных военных кораблей, готовясь к неизбежной схватке с врагом, выкидывали за борт легковоспламеняющуюся деревянную обстановку. Такая же чистка проходила на немецком флоте. Адмирал Франц фон Гиппер отмечал в дневнике: «Жилые помещения выглядят разоренными. Все, что может гореть, выкорчевывается. Очень голо и неуютно» {696} .

Младшие офицеры с обеих сторон (и даже кое-кто из высших офицеров) за четыре с лишним года не утратили желания сражаться – наоборот, им хотелось проверить себя в деле. Сухопутные войска быстро поняли, что война – страшное явление для человечества в целом и для них самих в частности. К морякам это осознание не приходило. Курсант военно-морского училища Джеффри Харпер с корабля Endymion с юношеским восторгом принял истечение срока британского ультиматума Германии: «Отличные новости!» Лейтенант Фрэнсис Придэм с Weymouth отмечал 4 августа: «На борту ликование и воодушевление» {697} . Капитан корабля Джон Маклеод писал матери: «Если случится сражение, то именно за этим я и шел на флот. Я абсолютно спокоен и ни о чем не тревожусь» {698} .

Филсон Янг, журналист, работавший в военном штабе вице-адмирала сэра Дэвида Битти, командующего эскадрой линейных крейсеров, писал: «Главное различие между флотом и армией состояло в том, что с началом войны жизнь армии полностью изменилась: ее перебросили в другую страну, поменяв весь распорядок и окружение. Флот же оставался в знакомой стихии; даже в мирное время его уклад был настроен на военную обстановку, поэтому близость роковых событий почти не повлияла на режим – морякам не требовалась 12-часовая готовность, чтобы вступить в бой, они постоянно были готовы» {699} . Британские моряки, уверенные в своем профессионализме, с самого начала искали возможность продемонстрировать в действии превосходство над врагом.