В письме офицера, напечатанном 19 августа в газете Deutsche Tageszeitung, говорилось: «Нам приходится разносить по кирпичику буквально каждый город и каждую деревню… поскольку жители, особенно женщины, стреляют по проходящим войскам. Вчера с колокольни в Х. гражданские расстреляли половину пехотной роты. Стрелявших арестовали и казнили, деревню оставили полыхать. Одна женщина отрубила голову раненому улану. Ее схватили и заставили нести голову до Y., где и расстреляли. Мои замечательные солдаты полны отваги. Они жаждут мести. Они защищают своих офицеров, а всех франтиреров [16] , которых удается поймать, вешают на придорожных деревьях». Мало похоже на правду, однако боязнь партизан действительно доходила в немецких войсках до паранойи. Французских пленных немец уверял, что им ничего не грозит, ведь «все солдаты – братья», а потом добавил, угрожающе взмахнув штыком: «А вот франтиреров…» {444}

Заголовками вроде «Зверства немцев» над сообщениями о действиях противника в Бельгии вскоре запестрели все газеты союзных стран. Раненый ирландский солдат в дуврской больнице сообщил премьер-министру Асквиту, что собственными глазами видел, как немцы гнали перед собой живой щит из женщин и детей. Случалось и такое, хотя иногда очевидцы принимали за «живой щит» беженцев, случайно оказавшихся перед наступающими войсками. Однако были и явные выдумки: рассказы о младенцах, насаженных на гуннские штыки, и материнских руках, отсеченных прусскими гренадерами. Британский курсант военно-морского училища Джеффри Харпер писал 24 августа в дневнике, услышав о зверствах в Бельгии: «Все эти разговоры о том, что немцы – “культурная, цивилизованная нация”, – полный вздор. Если большая часть их армии способна на такое, значит, и остальной народ не лучше. С этого дня я считаю каждого немца – мужчину, женщину, ребенка, от кайзера до последнего бедняка – не просто невежественным дикарем, а варваром, который бесчинствует по собственной воле» {445} .

В британских газетах велись ожесточенные споры о том, следует ли гражданскому населению Британии подниматься на партизанскую борьбу в случае вторжения. Герберт Уэллс и сэр Артур Конан Дойл утверждали, что следует, тогда как один корреспондент The Times доказывал обратное, приводя в пример напрасные усилия бельгийцев, которые не нанесли никакого урона немцам, зато спровоцировали жестокие репрессии: «Последствия, без сомнения, будут. Нас ждет кошмарное, помрачающее рассудок зрелище: горящие деревни, жестокие казни и все те безымянные ужасы, на которые только способна обезумевшая солдатня».

Вскоре стало известно, что некоторые слухи о поведении немцев в Бельгии либо преувеличены, либо сфабрикованы в пропагандистских целях. Поднялась волна негодования. Проживающий в Париже американец явился в контору Франко-бельгийского общества (благотворительной организации, которой помогал в том числе Андре Жид) и пообещал большой взнос, если ему предъявят хотя бы одного ребенка, изувеченного немецкими захватчиками {446} . Произошло это вскоре после публикации в газете статьи Жана Ришпена, утверждающего, будто на оккупированных территориях враг отрезал руки у 4000 детей.

Многие британские солдаты – по крайней мере на ранних этапах войны, до того, как газовые атаки и затянувшаяся бойня огрубили их сердца, – уважали немцев как «благородного противника». Газетные утки о зверствах, противоречащие тому, что они видели своими глазами, вызывали у них омерзение. Майор Берти Тревор в сентябрьском письме домой отмечал спортивное поведение противника: «Мы много сражались с гвардейским корпусом <…> [Так называемые] немецкие измывательства над ранеными сильно преувеличены» {447} . Журнал New Statesman выражал скептицизм по поводу рассказов о бесчинствах, которые творил противник над мирным населением: «Так, видимо, принято испокон веков: если враг не зверствует сам, зверства нужно придумать за него, иначе за что его ненавидеть?» {448} Бернард Шоу презрительно сравнивал потребность газет в подобной шумихе с «воплями раненого солдата, срочно требующего морфия» {449} .

Уже в 1928 году лейборист Артур Понсонби выпустил книгу под названием «Фальшь в военное время» (Falsehood in Wartime), где доказывал, что все «свидетельства жестокости» 1914 года были сфабрикованы союзными правительствами с целью подогреть ненависть к врагу. Книга завоевала симпатии либералов и закономерную популярность в Германии, где впоследствии ее переиздали при нацистах. По сей день многие европейцы считают, что обвинения немцев в военных преступлениях практически не имеют под собой оснований. К этому мнению добавляется сложившееся в Британии после войны убеждение, что все воюющие стороны несут равную моральную и политическую ответственность за разразившуюся катастрофу и все одинаково виновны в преступлении против человечества.

Свидетельства военного времени с этим взглядом расходятся. Современные исследования показывают, что, несмотря на наличие ряда сфабрикованных публикаций в прессе о бесчинствах немцев, немецкая армия в Бельгии и Франции действительно систематически проявляла бесчеловечность. Британские и французские солдаты время от времени казнили за шпионаж ни в чем не повинных жителей Франции и Бельгии, однако свидетельств о злодеяниях, хотя бы отдаленно похожих на те, что творили немцы, против них нет. Одержимая страхом перед призрачной угрозой франтиреров, кайзеровская армия в большом количестве убивала мирных жителей и заложников. Вот что пишут самые авторитетные из современных хроникеров военных преступлений Германии, Джон Хорн и Алан Крамер: «Мы можем с уверенностью говорить об отсутствии как организованного сопротивления мирных жителей, так и военных действий отрядов франтиреров [как во время Франко-прусской войны 1870–1871 годах]. Было несколько отдельных случаев стрельбы по немцам, однако ни один из них не мог послужить поводом для массовых казней в Динане, Лувене, Льеже и других городах Бельгии и Франции» {450} .

С начала августа в немецких войсках стремительно распространялись тревожные слухи о партизанской деятельности, изобилующие страшными подробностями. Эти слухи усиливали тяжелые предчувствия, и при каждом прозвучавшем в тылу выстреле следовала жесткая реакция. Политика устрашения одобрялась на высшем уровне. Кайзер писал 9 августа: «Жители Бельгии… вели себя как сущие дьяволы, если не сказать, как дикие животные, ничем не лучше казаков. Мучили раненых, забивали их до смерти, убивали врачей и санитаров, стреляли из засады… по мирно стоящим посреди улицы. <…> Короля Бельгии нужно немедленно уведомить, что обращение с его подданными, решившими попрать все европейские традиции, будет соответствующим».