С именем Новгорода связано предание о народной вольности, а в присутственных местах алчные подьячие творят суд над непокорными и жадно прислушиваются к тому, что скажет вновь назначенный советник, он же ссыльный политический преступник. Но скрыт от их назойливого любопытства дневник, в который Герцен заносит свои жалобы, вероятно не приходившие в голову ни одному советнику губернского правления.

«Неужели считать мне свою жизнь оконченною, неужели все волнующее, занимающее меня, всю готовность труда… схоронить, держать под тяжелым камнем, пока приучусь к немоте, пока заглохнут потребности, – и тогда начать жизнь пустоты, роскоши?»

Но пройдет минута колебаний, и снова запишет Александр Иванович:

«Мои плечи ломятся, но еще несут».

Он убирает дневник в стол. Наташа не должна знать о страшных минутах тоски, которые испытывает муж.

Наталья Александровна все еще не оправилась от петербургских потрясений. Герцен застает ее с заплаканными глазами и тогда, когда она, уложив Сашку спать, долго, долго стоит, задумавшись, над его кроваткой, и тогда, когда она сидит, печальная, в своей комнате. Застигнутая врасплох, Наташа поспешно утирает слезы, но они снова льются, и она напрасно прикладывает к глазам насквозь промокший платок.

Но не за себя страдает она.

– Александр, – говорит Наташа тихим голосом, – может быть, это сумасшествие: я вижу, как ты томишься, мне больно, и я мучаюсь от мысли, что ничем не могу тебе помочь.

А он-то так старался скрыть свои муки от жены!

Она по-прежнему часто приходит в его кабинет, если только можно назвать кабинетом эту убогую комнату, и долго сидит в уголке, притихшая, бессильная, беззащитная против горьких мыслей.

– Милая моя! – говорит Герцен, нежно ее целуя.

Вот как поняла она его ненасытную тоску по свободе и неутолимую жажду деятельности. Его муку она готова взвалить на свои хрупкие плечи. Чем же ей помочь?

Александр Иванович берет ее безвольные руки в свои.

– А помнишь, Наташа?..

Он хочет увести ее от безрадостного настоящего в светлое прошлое.

– Ты помнишь… – Увлекшись сам, он говорит об их первой встрече, о робких признаниях, о любви, которая преодолела все. – Помнишь?

Наташа улыбается: еще бы ей не помнить! Потом опять задумывается.

– Милый, может быть, это тоже мое сумасшествие… я так боюсь, что, больная, стану тебе в тягость…

– Наташа, опомнись!

Она молчит, и в любящих глазах, устремленных на мужа, тревога. Наталья Александровна живет постоянными страхами, на смену которым приходят новые сомнения.

А вьюга, разыгравшись, будет кружить вокруг дома до утра. Она встретит советника губернского правления и в тот час, когда отправится он в присутствие.

– Только бы вырваться, только бы не задохнуться! – шепчет советник, идя по заснеженной улице, и стискивает зубы: как бы не подслушал прохожий…

В губернском правлении царствует губернатор Елпифидор Антиохович Зуров. Губернатор не терпит, чтобы подчиненные имели мнения, и потому заседания, на которых он председательствует, превращаются в безмолвно работающую фабрику подписей. Ворох бумаг быстро движется от одного чиновника к другому.

После заседания Герцен рассматривает нерешенные дела о злоупотреблениях помещичьей властью. Эти дела числятся по тому отделению, которым он заведует. Александр Иванович раскрывает одну папку за другой: убийства дворовых, даже малолетних, истязания, которые страшнее, чем смерть. Кровь невинных льется в помещичьих усадьбах, как в застенках, защищенных от всякого возмездия. А если и заведется дело, по оплошности помещика, не сумевшего вовремя купить следователей на месте, сколько хитрости и наглости проявят губернские подьячие, чтобы навсегда записать дело в число нерешенных и в конце концов предать его воле божьей за неотысканием виновных.

Что переменится в этом омуте, если вновь назначенный советник Герцен спасет от смерти дворовую девушку, оставленную во власти помещицы-истязательницы впредь до решения дела? Что изменится, если ему удастся отдать в опеку имение помещика, опьяневшего от пролитой им крови собственных крепостных?

Следственные дела, заведенные по всей канцелярской форме и неподвижно лежавшие в губернском правлении в числе «нерешенных», свидетельствовали об одном: всякий суд, который когда-нибудь свершится в усадьбах над палачами, будет прав.

Ни один канцелярский шпион не мог бы догадаться, о чем думает советник губернского правления, разбираясь в делах, покрытых пылью забвения.

Мысль о народной революции стала для Герцена привычной. А порой ему казалось – ничто не способно разбудить народный гнев. Казалось, что покорная тишина стоит в России… Дни таких сомнений были черными днями для Александра Ивановича.

Но в его письменном столе все-таки накапливались страницы задуманного романа.

Писатель, рассказавший о существователях города Малинова, не знал ни устали, ни страха в изобличении рабовладельцев. Еще не ясны были автору все сюжетные линии романа, но уже горели гневом строки о засеченном насмерть кучере, о крестьянской девушке, удостоенной чести стать полубарыней в помещичьем гареме, о повседневных жертвах, которые приносит себе ненасытная, безнаказанная праздность.