Шрифт:
– У меня тоже не было уверенности, – подтвердил Лермонтов. – Однако же цензура оказалась милостива к моему роману.
– Не потому ли, что вы оставили за пределами книги те условия, которые порождают на Руси людей, подобных Печорину?
– Я верю в разум читателя, – живо сказал Лермонтов.
– Дай бог, чтобы это было именно так, – откликнулся Гоголь. – А вот моей поэмы и самый глупый цензор перепугается… «Мертвые души»! – воскликнул Гоголь и в ужасе прикрыл глаза.
Изображая перепуганного цензора, он вдруг переменил голос. Лермонтов с изумлением наблюдал за этой метаморфозой.
– «Нет и не может быть мертвых душ, – наставительно продолжал Гоголь воображаемую цензорскую речь, – всякая душа бессмертна – о том и в священном писании сказано».
Он стал мелко крестить отвороты сюртука, как крестятся чиновники на молебнах в табельные дни.
– «А вы мне свою нечестивую поэму несете!» – Он отмахнулся обеими руками и посмотрел на Лермонтова с таким укором, что тот невольно расхохотался.
Но Гоголь уже вошел в роль.
– «Ежели допустить такой разврат, – продолжал он, и в голосе его послышались солидные нотки глубокомыслия, – тогда, помилуйте, что же просвещенные-то иностранцы о нас скажут?»
Николай Васильевич взглянул на собеседника исподлобья уничтожающим взглядом, потом, смеясь, как бы в отчаянии махнул рукой и мгновенно снял с себя цензорское обличье.
– Ну, довольно о «Мертвых душах», – заключил он. – Я слишком много говорил о своей персоне, да и то сказать, невесть когда встретимся. Но я никогда не простил бы себе, если бы не узнал во всех подробностях, что будете дальше делать для словесности. Теперь извольте отвечать мне со всей обстоятельностью…
Когда Александр Иванович Тургенев вернулся в гостиную, гости вели жаркий разговор, не обратив на хозяина ни малейшего внимания. Александр Иванович хотел было извиниться, потому что немыслимо запоздал, но, поглядев на собеседников, только вынул часы.
– Господа, – сказал он, – известно ли вам, что пробило два часа ночи?
Гости взглянули на Тургенева, потом друг на друга и от души рассмеялись.
Глава пятая
В Дворянском собрании шел бал, последний перед закрытием сезона. На нем отсутствовали некоторые признанные красавицы, покинувшие пыльную Москву ради деревенского уединения. Не было на бале и тех молодых людей с громкими репутациями, которые делят зиму между столицами, а к лету бесследно исчезают, перенося свою деятельность на модные европейские курорты.
Москва доставила на этот бал всех барышень, числившихся на выданье, которые почему-либо еще не успели разъехаться по деревням или ждали решения своей девичьей судьбы. В Дворянском собрании было гораздо больше представительниц прекрасного пола, чем кавалеров. Многие из перезрелых невест скучали около попечительных мамаш или шушукались с подругами, являя притворное равнодушие к счастливицам, занятым в кадрили.
Наташа Мартынова танцевала с Лермонтовым.
– Мишель! Вчера в театре вы обещали мне сказать всю правду о вашем романе. Минута признания настала.
– Но ведь впереди обещанная мне мазурка?
– Если хотите, за вами останутся все мазурки, которые мне когда-нибудь придется танцевать. Но и я жду обещанного.
– Я не совсем понимаю, о чем вы говорите.
– Опять? О несносный! Наш Николай прав, с вами нельзя говорить серьезно…
– К слову: что он пишет?
– Так мы никогда не кончим. Я не столь наивна, чтобы попадаться на ваши хитрости. Впрочем, извольте, коротко отвечу: писем от Николая нет, и мы ужасно волнуемся. А теперь я готова вас слушать и обещаю быть самой внимательной слушательницей.
– Итак, все мазурки, о которых вы только что говорили, остаются за мной. Когда я вернусь с Кавказа, с красным носом, с сиплым голосом и ревматизмом в ногах, мы составим славную пару.
– Надеюсь, мне не придется ждать так долго. – Наташа улыбнулась. – Император милостив…
– Очень!
– Он вас простит.
– На мне нет вины.
– Тише! – испугалась Наташа.
– Ну вот, Натали, вы опять перебили…
Музыка прекратилась. Пары двигались к фойе.
– Вы снова увернулись, Мишель! Если вы не хотите исполнить обещание, я начну разговор сама.
В отдаленном уголке гостиной они сели на низкий диван. Большое зеркало отразило изящную девушку в пышном бальном платье и рядом с ней невысокого, коренастого офицера в кургузом армейском мундире. Наташа подняла глаза на поэта.
– Скажите, тот пунцовый платок, в который кутается в вашем романе княжна Мери, вы похитили у меня?
– Разве на свете существует только один пунцовый платок, Натали? Но… я действительно очень любил тот пунцовый платок, который вы носили в Пятигорске.
– У вас удивительная память, Мишель! Неужто же вы запомнили только этот платок?