– Да так, конечно. Но я думаю о том, что Долгорукий постоянно путается с Барантами. Может быть, интрига, начатая против вас, будет иметь продолжение?

– Не имею никаких доказательств, Александр Иванович, иначе Долгорукий…

– Сохрани вас бог, Михаил Юрьевич! – перепугался Тургенев. – Неужто этому грязному ничтожеству суждено преследовать русскую литературу? Остерегитесь, однако. Не зря сидит Долгорукий в Москве. Не нравится мне и то, что другой бездельник и интриган, Лев Гагарин, ездит к Мартыновым. Кто угадает пути, которыми идет к цели предательство и коварство… Остерегитесь и Гагарина, Михаил Юрьевич, тем более что вы часто бываете у Мартыновых.

– Не знал, Александр Иванович, – пошутил Лермонтов, – что вам повсюду мерещатся интриги. Право же, нет основания думать, что я привлекаю внимание всех Долгоруких, Гагариных и им подобных. К тому же Гагарин, кажется, имеет намерение свататься к Юлии Соломоновне Мартыновой.

– Слыхал, – подтвердил Александр Иванович, – и дивлюсь неразборчивости ее матери. – Александр Иванович нерешительно глянул на гостя. – Не осудите меня, грешного, но очень хочу задать вам один вопрос: что вы думаете о прелестной Натали? В этой девушке есть что-то неповторимо милое и ласковое… Да, да, именно ласковое… Нуте-с, так что же вы думаете о Наталье Соломоновне, коли частенько туда ездите, а в театре считаете за удовольствие быть в ложе Мартыновых?

– Александр Иванович! – Лермонтов в ужасе поднял руки. – Заклинаю вас всем святым, иначе, предчувствую, через минуту начнете сватать меня Мартыновой. Но если в каждом доме, в котором я бываю, будет обсуждаться вопрос о моей женитьбе, тогда не хватит и вашей энергии… Позвольте же разочаровать вас: с Натальей Соломоновной связывает меня давняя дружеская приязнь… Но даю слово – не имею никакого намерения стать героем ее романа. Когда-то мы вместе провели лето в Пятигорске…

– Позвольте, позвольте! – перебил Тургенев. – Вы были вместе в Пятигорске, а потом засели за роман… Стало быть, не является ли Наталья Соломоновна живым оригиналом обаятельной княжны Мери?

– Если бы не вы, достопочтенный Александр Иванович, высказали эту мысль, я назвал бы ее коварной. Довольно и того, что простодушные читатели везде ищут портретов! Но не завидую писателю, который удовольствовался бы ремеслом копииста. В моем романе вовсе нет портретов, хотя, конечно, отразились в нем черты многих лиц.

– Так-таки и нет ни единого портрета? Ни намека? – подозрительно покосился Тургенев.

Лермонтов минуту колебался. По счастью, Александр Иванович продолжал, не ожидая ответа:

– А между тем, ведомо ли вам, что по Москве ходят разные слухи…

– Никто больше вас их не слышит…

– И потому считаю за долг объявить вам, что в Москве усиленно ищут именно женских прототипов. Особенно любопытствуют, между прочим, насчет Веры.

– Объяснитесь, Александр Иванович!

– Позвольте уклониться. Не хочу участвовать в распространении сплетен… Удивительное дело! Едва только московская журнальная братия успела обзавестись вашим романом, едва ознакомились с новинкой любопытствующие, как пошло гадание. Не стесняясь называют имена и фамилии…

– Стало быть, не успел «Герой» выйти в свет – уже пустили по следу свору гончих? Бог им судья! Автор отвергает досужие вымыслы.

– Это не поможет, сударь! Признаюсь, даже не ожидал такого любопытства к автору и персонажам вашего романа.

– Что же говорят о «Герое», кроме сплетен, если только вам приходилось слышать дельное, Александр Иванович?

– А пожалуй, дельного-то ничего не говорят. Москва-матушка нетороплива и неохоча до мыслей. Ну, а пишущие мужи все еще разжевать не могут. Пока в журнале публиковались ваши отдельные повести, читали их, не мудрствуя лукаво, а ныне, когда явился Печорин со всей своей внутренней жизнью, пребывают в молчании, уставясь в землю лбом. Кто, мол, он таков, Печорин, и откуда? Словно встретились с незнакомцем темной ночью и, насторожившись, пытаются его разглядеть, но не могут. Однако кое-какие предварительные соображения объявлены. «Не может, говорят, ничего подобного явиться в нашей здоровой русской жизни». Ожидайте нападения, Михаил Юрьевич!

– Я мог бы предугадать эти мысли московских гадалок.

– А они, москвитяне, сейчас сильно хлопочут. Готовятся объявить крестовый поход против инакомыслящих в затеваемом журнале, если только договорятся между собой ревнители коренных русских начал, как любят они себя величать.

– Шумят, стало быть, воинствующие москвитяне?

– Во все колокола бьют. Но странное дело, Михаил Юрьевич! Они единомысленны в нападении на все, что противоречит их взглядам, но никак не сговорятся в положительных основаниях.

– Я тоже приглядываюсь к здешней модной философии… Среди молодежи есть и умные, и образованные, и честные люди. Нельзя не уважать их горячего интереса к нашей старине, к истории, – если бы только все это не превращалось в наивные карикатуры или фантастические картины, намалеванные детской рукой…

– Ну и пусть бы проповедовали русскую нашу самобытность, – согласился Тургенев. – Важный предмет для всех нас. Нет нужды отдавать его в монополию московским пророкам…

– Да неужто мы так слабы, так беспомощны, что непременно должны охаять все завоевания человечества только для того, чтобы утвердить свое «я»? У московских пророков всякая идея является в кривом зеркале. Размышляя о коренных русских началах, они до смерти боятся живой России. Вот и выдумывают философский бальзам, веря в него не менее, чем в чудодейственную силу крещенской воды.