– А ему-то чего бояться? – удивился Белинский.

– Голову готов себе снять за то, что напечатал в мартовском номере «Запутанное дело». Не читали еще?

– Очень мне недужится, Николай Алексеевич! – вырвалось у Белинского. – А доктор утешает: по весне, мол, обычное дело у чахоточных. Но кто не знает – чем человек ближе к смерти, тем доктора отчаяннее ему врут!

И перевел разговор на Францию:

– Спасибо, хоть Анненков прислал с оказией письмо родным и просил показать письмо мне… Да ведь как Павла Васильевича понимать? Уж очень он блузников боится. Все ему мерещится, что погибнет от революции культура. Известно, наши господа либералы однобоко смотрят.

Белинского тревожило другое.

– Сомнительны многие действия временного правительства, – говорил он. – И республику объявили сквозь зубы, под давлением народной демонстрации. А спор о государственном флаге? Как испугались требования красного знамени, выдвинутого снизу! Согласились кое-как прикрепить к древку красную розетку, да и ту при первом случае снимут. Не меньше, чем наш Анненков, своих блузников боятся. Только то и хорошо, что вихрь свободы, вырвавшийся из Франции, реет по всей Европе!..

В этом была главная надежда и утешение для всех друзей французской революции.

Волнения начались в разных княжествах Германии. В Берлине улицы покрылись баррикадами. Через несколько дней революционные события всколыхнули Австрию. Восстали против прусского владычества поляки в Познани. Революция захватила Прагу, Будапешт… Революционный вихрь потрясал Европу.

Еще в то время, когда только начинались революционные события во Франции, в Лондоне был напечатан «Манифест коммунистической партии». На историческую сцену вышла революционная философия, которая, овладев сознанием масс, станет несокрушимой материальной силой. Научная социалистическая мысль указывала путь к революционной перестройке мира и обращалась к тем, кто призван освободить человечество от ига капитала:

«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Пролетариат уже сражался на баррикадах. Пусть еще далека была победа. Но и от первых ударов сотрясался старый, обреченный мир.

Только в России царская столица превратилась в вооруженную казарму. Город наводнили полиция и тайные шпионы. Казалось, ни единое дыхание жизни не может проявиться в императорской резиденции.

– Закрыть и «Отечественные записки» и «Современник»! – взывал Булгарин к Третьему отделению. – Дать острастку всей шайке коммунистской! Иначе не истребить чуму в литературе!

Ясное дело, что на первом месте в «шайке коммунистской» был поставлен Виссарион Белинский.

А в Коломне, как ни в чем не бывало, продолжались «пятницы» у Петрашевского. Только все отчетливее определялась воля наиболее решительных членов кружка перейти от слов к действию. В недрах политического клуба зрела мысль о революционном обществе. Разумеется, этот вопрос обсуждался не на «пятницах», а на узких собраниях единомышленников.

В тревогах и слухах летели дни. В Третье отделение пришло письмо с грозными предсказаниями насчет будущего России. Третье отделение запросило консультации у Булгарина: кто бы мог быть автором этого возмутительного письма? Фаддей Венедиктович не задумываясь объявил:

– Не кто другой, как Белинский или Некрасов! Сверьте почерки.

И снова раздался резкий звонок в передней у Белинского. Снова вошла в кабинет растерянная Мари с казенным пакетом. Любезно, но настойчиво приглашают Белинского посетить Третье отделение.

Белинский понимал всю серьезность вторичного вызова. Но, видя крайнее волнение Мари, попробовал отшутиться:

– Боюсь, что его превосходительство генерал Дубельт, вместо того чтобы узнать, что я за человек, услышит только, как я кашляю до рвоты…

Опять надо было отвечать, ссылаться на чахотку, на доктора Тильмана и просить отсрочки встречи с Дубельтом до улучшения здоровья.

Самое удивительное было то, что в Третьем отделении не оказалось первого письма Белинского. Должно быть, просто затеряли. Теперь руку Белинского сверили с почерком автора возмутительного письма. Никакого сходства. Опять наврал подлец Булгарин!

Ответ Белинского подшили к делу. Дело лежало под рукой – для возможной надобности. А как же такой надобности не быть?

Можно было подумать, что все петербургские учреждения только и занимались Виссарионом Белинским. Цензурный комитет прислал запрос: кто писал в «Современнике» обзор русской литературы за 1847 год? Никитенко, как официальный редактор «Современника», ответил: писал Виссарион Белинский.

Даже таинственный комитет, назначенный императором, обратил особое внимание на толкование слова «прогресс» автором обзора, помещённого в «Современнике». А тут уж и вовсе не приходилось ждать ничего доброго.