Иван Сергеевич Тургенев всегда увлекался театром, музыкальным тоже. Встреча с господином Виардо показалась ему счастливой возможностью для знакомства с примадонной, которая чаровала петербургских меломанов.

Конечно, молодой петербуржец, оказавшийся знатоком европейского искусства и обаятельным собеседником, произвел на господина Виардо наилучшее впечатление. Ему и в голову не могло прийти, что этот молодой человек, принадлежавший к избранному обществу, с великим трудом, по недостатку денег, приобретает билеты на гастроли Полины Виардо в самых верхних ярусах. Тургенев удостоился приглашения к супругам Виардо.

Знаменитая артистка с привычной любезностью, но рассеянно взглянула на представленного ей русского порта. Господин Виардо дал лестную о нем справку: гость печатает стихи в журналах и является автором поэмы «Параша», пользующейся успехом.

– «Параша»? – переспросила госпожа Виардо, с трудом повторяя незнакомое слово, которое ничего не могло ей объяснить.

Нельзя сказать, чтобы мадам Виардо была красавицей. Вовсе нет, хотя у нее были прекрасные, полные жизни глаза. Прославленная певица не проявила никакого интереса к новому знакомцу. Он же только теперь понял: вовсе не обязательно иметь чарующую внешность, чтобы покорить душу.

Иван Сергеевич шел на эту встречу, уверенный в себе. Кто, как не он, сможет привлечь внимание знатной гостьи рассказами о Петербурге и петербуржцах? И вдруг – смешался. Он, пожалуй, даже оробел, как робеют в присутствии женщин желторотые птенцы.

Только придя домой, схватился за голову: как поправить непоправимое? И знал твердо: без новой встречи не сможет жить.

Конечно, он рассказывал о своем посещении мадам Виардо несколько иначе, чем это происходило на самом деле. Выходило так, что мадам Виардо ни за что не хотела его отпустить до тех пор, пока не настало время ехать на какой-то бал. «О, приезжайте, непременно приезжайте к нам!» – будто бы говорила, прощаясь, эта необыкновенная женщина, крепко пожимая руку новому знакомцу. Может быть, и сам Иван Сергеевич этому верил.

– Итальянобесие, сударь вы мой, – перебивал его Белинский, – не принадлежит к числу главных ваших добродетелей. – Тургенев успел изрядно наскучить ему своими музыкальными восторгами. Словно подменили этого умнейшего собеседника.

Виссарион Григорьевич проявлял к итальянобесию, которым заболел Тургенев, непостижимое равнодушие. Тургенев взывал к его жене, к свояченице. Но, должно быть, никто не мог понять, что во всей музыке, созданной человечеством, есть сладчайшие звуки, и звуки те воплощаются в одном имени: Полина Виардо!

Марья Васильевна и ее сестра были терпеливыми слушательницами и не перебивали гостя.

Чаще же всего, когда у Белинского бывали посетители, дамы оставались у себя.

– Ты помнишь, Мари, – начинала Аграфена, – как пепиньерка Колокольцева – да, точно, это была она! – объелась безе? Она съела десять пирожных в один присест!

Мари, конечно, помнила чрезвычайное институтское происшествие.

Отдавшись воспоминаниям, сестры незаметно коротали время. Вернее, им никогда не хватало времени на то, чтобы припомнить все, что случалось на вечерах у мадам Шарпио. А сколько хлопот было у классных дам, когда девиц вывозили в театр! Выпуск за выпуском покидали воспитанницы институт, а у классных дам копилось все больше и больше историй – то смешных, то тревожных. А тот ужасный вечер, когда питомицы Мари, сойдя с ума, погасили лампы в дортуаре?

– Да, да, – подхватывает Аграфена, – а помнишь, как какой-то офицер, прикинувшись родственником – о, разврат! – добивался свидания со своим предметом? Как ее фамилия?

– Неужто ты могла забыть эту притворщицу? – удивляется Мари. – Она пыталась обмануть даже мадам Шарпио!

Чем больше окутывается институт дымкой сладостной грусти, тек ближе сердцу становятся владения мадам Шарпио…

– Подожди, – говорит Мари, прислушиваясь, – что-то Виссарион опять развоевался. Пойду взгляну.

В кабинете Белинский читал Некрасову только что написанную статью о «Современнике» Плетнева.

– Присядь, Мари, и послушай, – обрадовался приходу жены Виссарион Григорьевич.

Это была убийственная статья. Ее смысл можно было бы обозначить коротким выражением, известным с древности: «Иду на вы!»

– «Современник», – читал Белинский, – напоминает собою то блаженное время русской литературы, когда писались стишки к «милым» и «прекрасным», когда в литературе не подозревали никакого отношения к обществу и не вносили в нее никаких вопросов…»

– А ведь это тот самый «Современник», который освящен именем Пушкина! – объяснил жене Виссарион Григорьевич.

Белинский утверждал, что плетневский «Современник» ни с кем не бранится, ни с кем не спорит, ни на кого не нападает, ни против кого не защищается; в нем постоянно являются розовые мечты, радужные фантазии и сладостные чувства. У «Современника» все свое – и поэты, и изящная проза. У него свой круг предметов, своя философия.

Эту убогую философию как нельзя лучше отражал переводный роман, печатавшийся в «Современнике». Роман назывался «Семейство, или Домашние радости и огорчения».