К Жуковскому была обращена новая жалоба:

«Я продолжаю работать, то есть набрасывать на бумагу хаос, из которого должно произойти создание «Мертвых душ». Труд и терпение, и даже приневоливание себя, награждают меня много…»

Приневоливание? Раз родившись, это страшное слово будет повторяться у Гоголя все чаще.

Николай Васильевич жил в Ницце, в семействе вельможного царедворца графа Виельгорского. Сам граф, масон, жуир, музыкант, европеец и сластолюбец, предпочитает держать в отдалении свою неумолимо взыскательную супругу. Графиня живет за границей, хотя всему бы предпочла сладостную атмосферу императорского Зимнего дворца. На это имеет священное право графиня Виельгорская, урожденная принцесса Бирон. Никто так не хвалится знатностью своей девичьей фамилии, никто так не блюдет аристократический этикет, как графиня Луиза Карловна. Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем человеку с малейшим изъяном в родословной быть удостоенным приглашения в ее гостиную.

Никогда бы в голову не пришло Луизе Карловне пригласить в свою петербургскую гостиную бесчиновного малороссийского дворянина Николая Гоголя. Но на чужбине Гоголь может поселиться у Виельгорских как свой, домашний человек. Николай Васильевич умеет слушать жалобы с сердечным вниманием. В беседе с ним можно посетовать на легкомысленное поведение графа Виельгорского. Ему можно открыть материнские заботы, связанные с семейной жизнью дочери Софи.

Софья Михайловна Виельгорская, по мужу графиня Соллогуб, живет здесь же, в Ницце, вместе с мужем. Граф Владимир Александрович Соллогуб доставляет немалые огорчения и жене и старой графине. Не то смущает Луизу Карловну, что зять занят неудобным для аристократа делом – сочинением повестей и рассказов. Ужасно то, что Владимир Александрович кутит напропалую и не чурается даже сомнительных женщин. Бедная Софи!.. В меру повздыхав о Софи, Луиза Карловна рассказывает домашнему человеку Гоголю о младшей дочери, Анне Михайловне. Ей исполнилось двадцать лет, но она не имеет успеха в свете. Увы, она не блещет красотой и, равнодушная к светским увеселениям, кажется, вовсе не думает о том, о чем бы давно пора думать: о партии, достойной дочери графа и графини Виельгорских.

После утренних занятий Гоголь любил гулять по морскому берегу с Анной Михайловной Виельгорской.

– Ваше имя означает благодать, – говорил ей Гоголь. – Не для суетных дел предназначены вы! Вы сами еще не знаете себя и данных вам богом возможностей.

Анна Михайловна смущалась от непривычных речей и с тайным любопытством к ним тянулась. Ласковое море несло к ее ногам тихие волны. К каким же подвигам предназначена она, Анна-благодать?

Скоро случилось так, что, поселясь в доме Виельгорских, Гоголь всем стал необходим. Графини Виельгорские обрели пророка, чтобы внимать ему.

Неподалеку жила Александра Осиповна Смирнова. Все больше тосковала она о петербургском обществе. Все больше сознавала жестокую правду: ее чары, когда-то всесильные, блекнут. Александра Осиповна дорого бы дала, чтобы вернуть прошлое. Но бурное и сладостное прошлое неуловимо убегало от нее.

Гоголь выслушал наконец исповедь грешницы. Исповедь была горяча и стремительна. Рассказ о своих падениях Александра Осиповна сопровождала слезами.

– Теперь вы видите мою душу во всей черноте и наготе. – Она и в самом деле увлеклась покаянием, тем более что в покаянных рассказах оживало невозвратное.

Гоголь хотел вселить ей веру в исцеление:

– Знайте, сам бог вложил мне великую способность слышать душу человеческую… Говорите, говорите!..

Но он все еще боялся чего-то неотвратимого, что неминуемо должно произойти. И, даже выслушав покаянную исповедь, посещал Александру Осиповну накоротке.

Однажды он застал кающуюся Магдалину в состоянии полного душевного опустошения. Пересиливая себя, едва слышным голосом она сделала новое признание:

– Бывают минуты, хохлик, когда я боюсь сойти с ума…

Час, в который было сделано это признание, стал гораздо более важным для Гоголя, чем для нее. Он-то хорошо знал, как заползают в душу черные страхи, он давно испытал минуты, когда стоял у роковой черты.

Александра Осиповна, перестав таиться, говорила об ужасе перед смертью.

– Молитесь с рыданием и плачем! – отвечал Гоголь, как говорил сам себе. – Молитесь, как утопающий в волнах, ухватившийся за последнюю доску. Нет такой боли душевной, которую нельзя было бы выплакать слезами.

Гоголь немедленно приступил к делу. Если врач телесный тщательно выбирает лекарства, наиболее сильные против болезни, то тем более должен знать верные средства врач духовный, пекущийся о больной душе. Для исцеления души Александры Осиповны были избраны четырнадцать покаянных псалмов царя Давида. Гоголь собственноручно переписал их и вручил Смирновой, как медик вручает рецепт больному. Она должна была выучить псалмы наизусть.

Пациентка, к великому огорчению врача, выучивала плохо и, произнося трудные церковнославянские тексты, запиналась.

– Нетвердо! – сурово перебивал ее Гоголь. – Назначаю вам крайний срок – назавтра!

Он говорил с той властью, которую бог вручает своему избраннику, борющемуся с дьяволом за христианскую душу, попавшую в беду.

В часы досуга он любил по-прежнему гулять с Анной Михайловной у моря. Девушка, освоившись с ним, болтала о всякой всячине. Гоголь все больше к ней присматривался: выросшая в знатности и роскоши, она сохранила во всей простоте чистое сердце. «Благоуханная Анна!» – стал называть ее Николай Васильевич.