— Вперед! — кричит Морин, стараясь переорать эту веселую какофонию. — Марш! Победа будет за нами!

Одна из парикмахерш начинает танцевать на этом море бумажек, увидев это, Мари-Роз включает музыку. И теперь они танцуют все вместе — ритмично раскачиваясь, притоптывая, иногда хлопая в ладоши и размахивая в такт музыке руками. И пока они танцуют, листки бумаги ветшают и пачкаются, старея прямо на глазах…

Через десять минут все останавливаются, еле-еле дыша. Морин смотрит на часы и истошным голосом кричит:

— Все! Он будет здесь через несколько минут. Надо собирать.

Они собирают листки и, сложив их по порядку, водворяют на место. Морин щелкает замочком, предварительно покарябав скрепкой металлические дужки. Мари-Роз отпирает дверь и поднимает жалюзи.

Все начинают с нарочито небрежным видом заниматься обычными делами: кто-то листает журналы, кто-то моет раковины, кто-то красиво расставляет пузыречки с шампунями и бальзамами. Морин снова исследует многострадальный "Журнал".

— Гораздо лучше, — захлопывая его, бормочет она, собираясь удалиться к себе. Мари-Роз восхищенно поднимает вверх оба больших пальца. И буквально через секунду после реплики Морин в салон входит плотненький человечек в синем костюме, в руках у него портфель с секретным замком.

— Простите, я, кажется, пришел немного раньше, — говорит он с улыбкой, в которой проскальзывает издевка.

— Ничего страшного, — говорит Морин, протягивая ему руку. — У нас уже все готово.

– -

Чарли сидит за угловым столиком. Паб битком набит дюжими молодцами, некоторые в смокингах, во взглядах — затаенная угроза. Ни одного женского лица. А имеющиеся в наличии мужские — все землисто-белые, за исключением кофейной физиономии Ллойда, который тщетно пытается сквозь жуткий гвалт докричаться до бармена. Он минут пять болтается у стойки, потом наконец возвращается с двумя пинтами горького.

— Ответь мне на один вопрос, Чарли. Ты меня видишь?

— Что-что?

— По-моему, я дематериализовался. Готов поклясться, что я превратился в человека-невидимку. Пять парней стояли сзади, и всех обслужили раньше. А потом так орали, будто меня вообще нет.

— Видно, очень занятые ребята. Думаю, потом им же будет хуже, головка заболит. — Чарли приветственно взмахивает стаканом. — За тебя, Снежочек. Надеюсь, сегодняшний вечер не обманет наших надежд, как говорится, "поддайте жару, ребята!".

— Ах, у меня такое чувство, будто вернулось старое доброе прошлое. — Ллойд, еще не успевший сесть, делает несколько картинных боксерских пассов по воздуху. — Желтый Дьявол. Господи боже, сколько же они тут дерут. Когда я только приехал в эту страну…

— Так, это теперь надолго, — бормочет Чарли.

— …Когда я только приехал в эту страну, за шесть пенсов можно было купить пинту самого лучшего пива. Всего за шесть пенсов, старик! Хорошее было время. Я теперь часто слышу разговоры о том, что старые времена возвращаются. Чушь все это, Чарли. Но точно тебе скажу: я сразу понял, что Англия — это моя страна. Родина Шекспира! Диккенса! А крикет? А фото девочек на третьей газетной полосе? Я уж не говорю о Лэрри Грейсоне! Обожаю его хохмы! Но все это полетит к черту. Слишком много иностранцев.

— Значит, по-твоему, старым временам уже нет возврата?

— Да вспомни хотя бы этих типов с Гернси, Чарли. Эти гернсюки повсюду. Они отнимают у нас работу. Они дерут наших баб.

Чарли хохочет, поперхнувшись пивом.

— Гернсюки. Здорово ты их, молодец!

— Вяжут и вяжут эти проклятые фуфайки и свитера. Ублюдки. То ли дело раньше. Никаких гернсюков. И всегда можно было найти работу. А сейчас, ты только вдумайся! Миллионы безработных! Помню, как только сошел на берег, первое, что увидел, — трубы, на всех домах. Я никогда не видел домов с трубами, на Барбадосе таких нет. И ты знаешь, что я подумал?

— Что это не дома, а фабрики.

— Да, я подумал, что это не дома, а фабрики! Понимаешь, Чарли, моим старикам пришлось продать трех коров, чтобы купить мне билет на пароход.

— Да-да, я знаю. Он стоил двадцать восемь фунтов и десять шиллингов, если не ошибаюсь.

Чарли зевает, чуть откинув голову, и тут в поле его зрения попадает Майк Сандерленд, который как раз входит в паб. Он щурится, пытаясь что-нибудь разглядеть сквозь пелену сигаретного дыма. Чарли поднимает руку, чтобы он их заметил.

— Деньги. И побольше. Нынешнюю молодежь больше ничего не интересует. Вспомни нас. В типографии была целая команда боксеров, и каких боксеров! И спрашивается, где они теперь, наши боксеры? Что с ними случилось? Они высосали из них соки, а потом выплюнули, вот что с ними случилось.

— Кто он и-то?

— Джек Соломоне, Тед Льюис. Наши патроны, парень. Может быть, мне крупно повезло, что я получил вот это.

Он крутит перед лицом Чарли искалеченной рукой.

— Это враз вылечило меня от глупости! Без пальцев особо не помечтаешь. Зато остался симпатичным парнем. Знаешь, что меня больше всего поразило, когда я сошел на берег?