Шрифт:
— Чего теперь… Все уж…
— Он говорил о своих отношениях с женой?
Эдик нехотя кивнул:
— Из-за того и вышло у нас…
— Вы об этом ничего не сказали.
— Зачем? Какая теперь разница, из-за чего мы с ним схватились? Я, может, об этом жалею…
— В прежних своих показаниях вы назвали другую причину: Павел предложил купить еще спиртного, а вы отказались.
— Так и было, — не стал отрицать Эдик. — Но мы с ним еще до этого…
— Где именно?
Каждое слово из Эдика надо было вытягивать.
— На Серафимы Дерябиной. Когда вышли от моей сестры.
— И что же тогда произошло?
— Ну он стал ругать ее за то, что она выставила нас на улицу. А я сказал, что его жена не лучше… Что она, в общем, еще даже и похуже. Он ухватил меня за воротник, стал трясти. Ругался последними словами. Кто-то из жильцов через форточку закричал на нас и пригрозил милицию вызвать. А потом в парке, когда распили последнюю бутылку, Павел сказал, что ему еще надо. А я сказал, что поеду домой. Спать, мол, хочу. Ну и все…
— И из-за этого он полез в драку? — не поверил Орехов.
Эдик мотнул головой.
— Нет, не из-за этого. Не только из-за этого, — поправился он. — Сперва сказал: ты, мол, ничего не понимаешь, поэтому хочешь меня тут бросить. И вообще, начал разводить… Души, сказал, в тебе нет. И все такое. У меня, сказал, сердце сейчас, может, порвется от горя, а тебе на это наплевать. И расплакался. Ну и все… Тут я отключился. Не знаю, сколько времени прошло. Наверное, немного, потому что мы все еще с ним разговаривали. Я как из ямы какой вынырнул. А он в это время рассказывал, как изменял своей Аннушке с разными там… И все подробно. Одну даже домой приводил, когда жена была на работе. Я ему сказал: «Ну хватит, заткнись!» А он опять: ничего, мол, ты не способен понять. Потому что, говорит, ты толстокожий, и кровь у тебя холодная, как у змеи. И опять в слезы. Шапку в снег швырнул и с руганью топтать ее стал. «Убить, — сказал, — меня мало. Гад я ползучий!» Это он про себя. Я ему говорю: «Ну хватит, пошли домой!» А он мне: «У меня нет дома!» И все повторял и повторял, что его убить мало. И что Аннушка его не женщина, а святая великомученица. Ну и все… Меня тут зло взяло. Я ему сказал: «Вот ведь ножик, возьми да убей себя, чем говорить!» А когда он увидел, что я ножик-то раскрыл, то прямо по-звериному зарычал. И кинулся на меня…
— Вот вы и вспомнили, как у вас в руке нож оказался, и когда вы его раскрыли! — подытожил Орехов с чувством облегчения.
— Так оно, видно, и было, — согласился Эдик.
Орехов зачитал ему выдержки из показаний его зятя, где приводятся его, Эдика, бессвязные слова о «людях-зверях», которые будто бы напали в ту ночь на них с Павлом.
Эдик внимательно выслушал все, посидел в задумчивой позе, облокотившись о колено и подперев ладонью подбородок. Затем решительно выпрямился.
— Не помню, что я тогда говорил Сереге! Был какой-то разговор, но помню только его заспанное и недовольное лицо…
6
— Ну хорошо, — сказал Орехов. — Давайте вернемся немного назад. Когда вы встретили у магазина этих двоих, о чем все-таки вы с ними говорили?
Эдик вяло отмахнулся:
— Да так, чепуховый какой-то был разговор. Сперва они попросили сигарет. Потом тот, который постарше, в черной шапочке, спросил у Павла: «Ты меня помнишь, падло?» Павел ответил: «Ну как не помнить хорошего человека! А ты кто?» — «Твой крестник!» И так зверски оскалил зубы… Я думал, он сейчас кинется на Павла и разорвет его…
— Такой свирепый был у него вид, у этого, в черной шапочке?
— У!.. А глаза какие! Не знаю… Такие они были… И зубы оскалил. Ну прямо… — Эдик не находил слов.
— И что было дальше?
— Я, кажется, отошел от них в сторону. Не знаю… Наверное, испугался… — Эдик с трудом продирался сквозь препятствия, извлекая из памяти обрывки каких-то недавних событий. — Помню, Павел махнул мне: пошли, мол!.. А я в это время стоял за углом. Там помойка. Контейнеры. Я возле них помочился. Ага, потому и отошел!..
— А тот, в шубе, где в это время был?
— Он куда-то уходил. Вроде как домой, за спичками. Потом опять пришел, но мы с Павлом уже отваливали оттуда… Ага, вот еще: когда мы пошли, тот, в черной шапочке, выматерился нам в спину и назвал Павла вертухаем. Я у Павла еще спросил: «Чего он так тебя?» А Павел сказал: «Псих. Ну его к…» — и тоже завернул матюгом. Ну и все…
— Те двое как-нибудь называли друг друга?
— Не помню.
— Ну хорошо, — сказал Орехов. — Мы к этому еще вернемся, а сейчас хотелось бы уточнить один момент. После того, как в парке Павел на вас накинулся, и вы, как вам показалось, ударили его ножом возле шеи и куда-то побежали…
— Нет, я не сразу побежал! — помотал головой Эдик. — Сперва я, кажется, отключился. Будто кто стукнул меня по башке. Наверное, Павел своим кулачищем… Знаете, я не помню, как вскочил и побежал!..
— Раньше вы по-другому описывали эту сцену: «Я высвободился, а Павел остался лежать на снегу и сильно ругался…»
— Нет, не так было, — сказал Эдик. У меня тут провал. Я как бы на бегу стал просыпаться. Когда через сугробы перескакивал. А как улицу с домами увидел, то вспомнил про Павла. Как я его ножом…