Синева осенних вечеров
вернуться

Гроссман Марк Соломонович
Шрифт:

УЖЕ ЗА ОКНАМИ СВЕТАЕТ

Уже за окнами светает, И свет тот зыбок, как от свеч. Я письма женские сжигаю. Чтоб разом прошлое отсечь. Гори, бумага, ярься, печка, Корежьтесь в дыме и огне Пустое, гладкое словечко И слово света обо мне. Ах, женщин суд, крутой и скорый, В ударах выцветших чернил! Я был вам, женщины, опорой, И никогда вас не чернил. И вы мне были, как даянье Судьбы — не мачехи, о нет! — Вы были бурей и боями И обаяньем этих лет. Вы были… были… И до грани, Что отделяет «был» и «есть» — Вы жизнь моя и умиранье, Мое бесчестие и честь. И жалость жалит, как пилою, И рушит душу напролом, И невозможно сжечь былое, Сжигая письма о былом… 1968

ОТГОРЕЛ ЗАКАТ НАД СИНЬЮ

Отгорел закат над синью, Вьется дымка у курьи. Пахли мятой и полынью Губы тонкие твои. Ты сказала, щуря очи: — Зябко, господи спаси… Отчего такие ночи, Будто брага, на Руси? Отчего фатой венчальной Под луной блестят пески? Чайки плачут беспечально? Сыч хохочет от тоски?.. Я ответил: — Видно, это Оттого, что в лунной мгле Наша песенка не спета, Слава богу, на земле, Оттого, что наше лихо Не дает пока нам весть… Ты косой тряхнула тихо, Ты сказала: — Так и есть. Ты сказала: — Наши узы Впрок ковали колдуны… И звезда горела в бусах, И мерцали в косах русых Искры первой седины. 1969

ПУСТЬ ИХ ШЕПЧУТСЯ И СУДАЧАТ

Пусть их шепчутся и судачат, В щель замка норовят залезть, — Это выпала мне удача, Что ты есть у меня. Ты есть! Дни, как лошади под вожжами, — Мимо рощиц, полей и лиц, И березы, как прихожане, Торопливо падают ниц. Ослепляет жгутами ветер. И целую я наяву Белоснежные зубы эти, Глаз июньскую синеву. Плещут очи огнем без чада, С холодком вперемежку зной. Ты лети, коренной, как надо, Рядом с лебедью-пристяжной. Ты лети, коренник, лети же, К черту вожжи и удила! Или кровь у нас стала жиже, Чем когда-то в бою была? Лебединым последним плачем Юность нам посылает весть. Это выпала мне удача, Что ты есть у меня.. Ты есть! 1970

БАБИЙ ВЕК

«Бабий век — сорок лет».

(Поговорка)
Забрели с тобою в морок Сонных стариц — мертвых рек. Ты вздыхаешь: — Скоро сорок… Ты горюешь: — Бабий век… Для чего же эта жалость, Будто плач перед венцом? Ты платочком повязалась, Девка статью и лицом. Не роняй, как слезы, слово, Сердце вицей не секи. Это просто нетолково, Это, право, пустяки. Люди — разная порода, Не всегда молва права. Я подслушал у народа Сокровенные слова. От избытка лет страдая, Жизнь, как прежде, славословь: Любишь — значит, молодая, Бабий век — пока любовь. …На Урале, на покосе Есть свой срок, когда с дорог Морось мелкую уносит Предрассветный ветерок. Ты забыл о тьме и стужах. В лужах синь отражена. Тихо рядом. Тихо в душах. В целом мире тишина. 1971

Я ИЗДАЛИ ЛЮБИЛ ВАС. ИЗДАЛИ…

Я издали любил вас. Издали. Ни запретить. Ни под арест. Я целовал во сне вас истово, Как старики целуют крест. Я огородами и тропами Бродил у вашего двора И терпеливо слушал проповедь Пенсионеров от пера. Они учили — что не велено, Плюс проклинали грех и плоть. И тарахтела речь Емелина, Которому черед молоть. И, пальцы вздев, они, как исстари, Свою из губ сучили нить. …Я издали любил вас. Издали. Ни под арест. Ни запретить. 1971

ФЕНИКС

Милая, нам незачем сердиться, Не тирань вопросами меня. Снится мне все чаще Феникс-птица, Грозная и грустная девица В озаренье красного огня. По ночам, когда луна в зените И детишек пестует лиса, — В эту пору сказок и наитий Чья-то тень мелькает на граните, Звонко загораются глаза. И опять мерещится иль мнится Легкое касание руки. И живут желанных женщин лица, И приходит время, чтоб родиться Костерку начальному строки! Век — не вечно радость и цветенье, Но бессмертно жизни торжество. …Вновь на скалах сказочные тени, И, сгорая, возникает Феникс На заре из пепла своего. Обновленья ласковое чудо. Оживай, волшебное, и впредь. Отвяжись, постыдная остуда, И сгорай, душа моя, покуда Ты еще умеешь догореть! Синим светом сновидений снова Приходи. Ликуя, отрави Домыслами времени иного, Жалкою и тайною обновой Старой несгорающей любви! 1971

Я СИЖУ У СИНЕЙ РЕЧКИ

Я сижу у синей речки, Возле выщербленных скал, Я сижу на том местечке, Где когда-то вас ласкал. И дрожат недружно руки От былого ль, от потерь. И осины, как старухи, — Бог их знает, где теперь? Те, что выжили, — в коросте, И стоят почти без сил. Здесь давненько на бересте Я сердца изобразил Возле берега брожу я, Был он раньше муравой, И внезапно нахожу я Ножевой рисунок свой. Травка срезана на силос, В лодке сломано весло. Та березка сохранилась, Только сердце заросло… 1971

МОЖЕТ, КРОВЬ УСТАЛАЯ ЗАСТЫЛА

Может, кровь усталая застыла, И копьем бубнового туза Врежется, попутная, в затылок Скушная осенняя гроза. Но в минуту горькую и злую Я печаль, как пот, утру на лбу, Из последней силы поцелую В голубые глазыньки судьбу. Пусть мираж — и ничему не сбыться, Все равно — у твоего огня Умираю, как слепая птица, О каменья крылья кровеня. 1972