Синева осенних вечеров
вернуться

Гроссман Марк Соломонович
Шрифт:

ПСА УДАРИЛИ В ГРУДЬ НОЖОМ

Пса ударили в грудь ножом. Полз он мертвый почти к порогу, Ребятишками окружен, И качало под ним дорогу. Кровь толчками из рваных жил Выливалась на шерсть и на пол. …Был он голоден — не тужил, Обижали его — не плакал. Никого на своем веку Не обидел он, даже битый. Старый кот на его боку Отдыхал, не боясь обиды. Укоряли — вилял хвостом — Терпелива душа немая. …А теперь он лежал пластом, Злобы этой не понимая. Милый, ласковый, небольшой, Жил он, зубы в живых не целя. И Алеша, мой сын меньшой, Был товарищем спаниеля. Люди издавна на Руси Любят голубя и собаку. Оказался бы сын вблизи, Он бы кинулся разом в драку. Пес был радостно обнажен, Оттого, видно, теша зависть, Ни за что его в грудь ножом, Просто так, полоснул мерзавец. Полоснул — и пропал в ночи, Совесть ранив свою едва ли. …Люди знают, что палачи Часто с этого начинали. 1973

Я ЗНАЛ НЕХИТРЫЕ СЛОВА

Я знал нехитрые слова, Когда луна плыла над плесом, От них кружилась голова У женщин в сумраке белесом. И речь была из повилик, И оплетала тело туго, И слово было, что велит Забыть и недруга, и друга. Я знал слова затей пустых, Слова расхожих истин грешных, Слова слепые, как хлысты, Бездумные, как пересмешник. Я знал такую злобу слов — Лишь стисни зубы и ссутулься, Когда тебя на штык несло Уже без голоса и пульса. Взрывалась бомбами Ловать, И было слово канонаде, И чтобы им повелевать — Мы умирали дважды на день. И лезли вновь из блиндажа В разведку чадными ночами, И откровения ножа Как междометия звучали. И пашня в шепоте цвела, И зерна были, и полова, И жизнь была, и смерть была В громаде отческого слова. 1974

БЫЛА ПОЭЗИЯ, КАК ОТЧИМ

Была поэзия, как отчим, Иной порою — жестока, Глуха к своим чернорабочим В бездонных шахтах языка… Душа, как грузчик, уставала, На грудь валилась голова, И в чреве черного отвала Как черви корчились слова. Но в час отчаянья, как милость, Что полагается слуге, Крупица золота светилась В набухшем кровью кулаке. И сотрясала свод удача, Не пряча золота в суме, И ликовали, чуть не плача, Чернорабочие во тьме. 1974

ОНИ ЦЕЛУЮТСЯ УБОГО

Они целуются убого, Незряч их придорожный брак, И речь хромает, колченога, Как выпивоха после драк. Достались, видно, в жизни льды им, Удачи не было дано. Сидят, давно немолодые, Увы! — недобрые давно. Поют в обнимку у рябины. Завить одну пытаясь нить. …Ведь даже злым и нелюбимым Дано кого-нибудь любить. 1976

МЫ БЫЛИ МУЗАМИ ПРОВИНЦИИ

Мы были музами провинции. Пророка несть в своем дому. И вяло хлопали девицы, Проваливаясь в полутьму. Записки были и записочки. Осечки были и успех, И записные были выскочки. Что знают всё и обо всех. Но рос и вырос на железе я И помню оттого свое — Как государственны поэзия И слуги честные ее. Нас жизнь охаживала вицею, В своем дому пророков несть. …Мы были музами провинции, Спасибо ей за эту честь. 1977

И БЛАГОЛЕПНО, И НЕВИННО

И благолепно, и невинно Жить без любви. И все к лицу, Как половине — половина, Как похороны — мертвецу. Уже ни к подвигам, ни к славе Не позовет вас новый день, И вашу душу тихо плавит С чиновней ненавистью лень. Пусть любознательность мальчишья Живет в душе с началом дня. Страшитесь скучного затишья. Житейской прозы без огня. Любите буйную погоду, Людей любите. Потому Живите Родине в угоду, Не угождая никому. 1977

СПОКОЙНЕЙ НАМ СРЕДЬ АКСИОМ РАСХОЖИХ

Спокойней нам средь аксиом расхожих, И нормы той, что некогда была. Но нет конца у мирозданья, боже… Как мысль простая эта тяжела! 1977

ОПЯТЬ С УСЕРДИЕМ И ЗНАНЬЕМ

Опять с усердием и знаньем Ты порицал мои грехи, Выкручивая наизнанку, С немалым рвением, стихи. Вздевал ты палец, мне на горе, Ты изрекал мне принцип свой. И я, не потакая ссоре, Кивал уныло головой. — Ты прав, — вздыхал я простовато, — Я многогрешен, у тебя ж Всего один лишь недостаток, И тот — не прихоть и не блажь, — Он от излишнего старанья, И потому не стоит драк: Нехорошо тебя тиранить Всего за то, что ты — дурак. 1977

НЕНАВИСТНА МНЕ СЛАБОСТЬ НАГАЯ

Ненавистна мне слабость нагая — Окаянная тяга к вину. Но порой эту боль не ругаю, Не позорю я эту беду. И на слово иного вопроса Отвечаю: — Пожалуй, молчи, Может, спирт им, как мне папироса Запрещенная, снится в ночи. Табака мне не надо, краснея, Сам себе понемногу я лгу. Все сосу свою трубку во сне я, Накуриться никак не могу. И порою о пьяных горюя, Я иного пропойцу корю: — Не курю, не курю, не курю я, Наяву-то ведь я не курю! 1977