Измерявшие черепа антропологи увековечили на бумаге географию той Франции, которая теперь полностью исчезла. В 1833 году более половины мужчин и женщин в богадельнях Руана и почти все жители некоторых частей Лангедока имели искусственно измененную форму головы и еще какой-нибудь части лица: носовой хрящ раскалывали и вытягивали нос, придавая ему «орлиный» изгиб, или уши расплющивали и обматывали тугими повязками, которые оставляли на них борозды, в результате ухо становилось похоже на смятый, а потом проглаженный с большой силой предмет белья. Группы населения отличались одна от другой походкой и жестами, как поля разных местностей – культурами, которые на них росли. То, как человек шагал и как смотрел на мир, могло указывать на его происхождение так же ясно, как акцент. Если заднюю часть черепа удлиняли, центр тяжести всего тела смещался, мышцы шеи старались компенсировать это отклонение, и угол, под которым располагался глаз, изменялся, особенно если при удлинении изменилась форма глазницы.

Эти физические особенности исчезли в течение жизни одного поколения, но предрассудки ученых, которые истолковали их как признаки низшей расы, сохранились и позже, став чем-то вроде уцелевшего реликта древнего общества.

Из всех предметов, которые были собраны в музеях и изображены на открытках, самыми живописными были местные костюмы. Видимо, когда-то одежда в каждом маленьком краю – «пеи» имела свои особенности, так же как диалект и архитектура домов.

Но местные стили одежды начали исчезать еще до Французской революции. Изумительные пирамидальные головные уборы из кружев, которые носили женщины области Ко, в 1820-х годах были уже редкостью. Вероятно, сейчас, в эпоху фольклорных фестивалей и туризма для знакомства с наследием предков, этих чепцов больше, чем было тогда. В 1834 году Мериме написал: «Во Франции больше нет национальной одежды. Всюду носят весселингские платья (платья из набивного ситца с фабрик, расположенных в Вогезах. – Авт.) и шляпки – точно такие же, как у парижских кухарок». Его комментарий подтвердили сотни путешественников, разочарованных отсутствием того, что они видели на ярких иллюстрациях в книгах. Бретань в отношении одежды тогда еще была лоскутным одеялом из многих местных стилей, но даже бретонцы начи нали сбрасывать местную одежду, как только им становились доступны более мягкие и яркие платья и рубашки из ближайшего городка или из парижского универмага.

Этнологи надеялись, что региональная одежда позволит им, как по волшебству, заглянуть во времена кельтов и друидов. Но оказалось, даже моды, которые казались родившимися в Бретани, на самом деле пришли туда из Парижа. Круглые шляпы бретонских мужчин когда-то были распространены во всей Европе; их просто продолжали носить в этом краю, где время шло медленнее и портные работали по старым образцам. Glazig – «синий» стиль одежды в Кемпере возник, когда там стали продавать синюю ткань, которая шла на армейскую форму во время Наполеоновских войн. Камзолы и треуголки, которые кое-где в Оверни мужчины носили до 1820-х годов, можно было увидеть на парижских улицах в дни молодости их отцов. Возраст большинства местных стилей был меньше ста лет. Вельветовый головной убор женщин Арля не имел ничего общего с древними колонистами-греками: он появился в 1830-х годах. Характерный для эльзасцев черный галстук-бабочка вошел в моду всего за десять лет до того, как он стал патриотическим символом потерянных провинций после поражения Франции от Пруссии в войне 1870 года.

Парижанам удалось увидеть некоторые из диковинных провинциальных нарядов на Всемирной выставке 1878 года. Третья республика праздновала исцеление французской нации от ран Франко-прусской войны и спасение столицы от анархической Коммуны. Одежда была одной из важнейших частей выставки: она воплощала собой богатое разнообразие Франции и доказывала, что мода и легкомыслие являются серьезным источником богатства. Образцы современной городской моды можно было увидеть во дворце на Марсовом поле, рядом с тем местом, где потом построили Эйфелеву башню. Региональные костюмы были выставлены на другом берегу Сены, во дворце Трокадеро. Скоро в этом дворце должен был открыться новый Музей этнографии, и часть его сокровищ была выставлена на обозрение уже теперь.

Французские исследователи привезли на родину несколько прекрасных образцов племенной одежды из Северной Африки, Новой Каледонии, Северной и Южной Америки и из-за Полярного круга, но нигде не могли найти французскую национальную одежду. Костюм из Монтань-Нуара [63] был изготовлен стариком ткачом специально для музея, потому что не удалось найти ни одного готового. Пять городов и департамент Савойя прислали несколько якобы «народных» костюмов. Остальные пять участников этой выставки были из Парижа, в том числе из универмага La Belle Jardini`ere, где с 1824 года продавалась готовая одежда. Его «региональные» костюмы скорее подходили для костюмированного бала, чем для провинциальной деревни, но никто не обвинял портных в том, что наряды не соответствуют истине. Одетые в костюмы манекены должны были изображать причудливый мир провинций, разноцветную страну, которую французы наполовину вспомнили, наполовину придумали и где различия между племенами были видны так же ясно, как в толпе людей в черных костюмах и пролетарских блузах, которая шла потоком через залы выставки.

В 1882 году благодаря огромным стараниям учителя начальной школы Франсуа-Адольфа Блонделя в маленькой нормандской деревне Раффето (с населением 650 человек) каждый ее житель знал, что он – часть не только деревни, края – «пеи» и провинции, но и великого государства, которое называется Франция. Уехав из своей родной деревушки возле Дьепа, господин Блондель упорно работал, чтобы получить специальность школьного преподавателя, и относился к своей работе с той серьезностью, как ожидала от него республика. Даже после принятия закона Гизо от 1833 года, по которому каждая коммуна с населением пятьсот или более человек обязана была иметь школу для мальчиков [64] , многие сельские учителя по своему положению были лишь чуть выше слуг: учитель помогал священнику во время церковной службы, звонил в колокола, пел в хоре, а платили ему столько же, сколько поденщику, – иногда больше, если учитель умел читать и писать. После принятия закона школьных преподавателей стали обучать всерьез, платить им зарплату и обеспечивать их пенсией.

Господин Блондель был ярким примером учителя нового типа. Он уже получал бронзовые и серебряные медали за то, что бесплатно давал уроки взрослым местным жителям. Рядом со своей маленькой классной комнатой в ратуше он устроил муниципальный архив и укрепил Доску почета, на которой написал имена всех своих предшественников с 1668 года. (Как сотни деревень по всей Франции, деревня Раффето стала нанимать учителей, не дожидаясь для этого прихода демократии.) В классной комнате господина Блонделя тесные границы родного края словно раздвигались, открывая перед учениками выход в другое измерение: когда учащиеся поднимали глаза от своих деревянных парт к потолку, они видели нарисованные на нем яркие флаги других стран.

Однажды господин Блондель посмотрел на пустырь, который считался школьным садом, и придумал, как можно использовать его в педагогических целях. Он собрал несколько камней, кустов самшита, колышков для палаток и канатов и начал превращать этот сад в политическую карту Франции. В местной газете Le Progr`es de Bolbec он описал это так: «У меня был в распоряжении куст, который я посадил на месте Парижа. Я повесил на этом кусте наш национальный флаг… Другой флаг, из черного крепа, развевается над Эльзасом – Лотарингией, напоминая детям и прохожим об одной из величайших потерь, которые понесла наша Родина».