— О чем ты?

— А помнишь, как ты кинул по соседскому дому? Как этого старика-то звали, который там жил, а?..

В очередной уже раз я смотрел на Мишку и ничего не отвечал. На сей раз, однако, я испытал растерянность.

Полную.

— Не помнишь? Как-то на букву… «к»? Кажется, на букву «к». Но да ладно, неважно… Я ведь после этого сказал Ольке, что это ты во всем виноват… Помнишь, когда наш секрет наружу выплыл? После того, как мы играли в салки на великах… я ведь увел Ольку в сторону… или она домой пошла, а я нагнал ее — уже не помню.

«А я помню».

Тень Мишки и тень дымохода на земле…

Человек застрял в дымоходе по шею.

И до этого я увидел такую же тень, когда Перфильев схватил меня за руль — когда я угонял на велосипеде.

А что означало это совпадение? Нет, не совпадение — подсказка, мне — для того, чтобы я понял, — через много лет, — кто на самом деле виноват в исчезновении Ольки. То, что Перфильев и грабители, которым он был наводчиком, — это только одна сторона монеты. Перфильев имел отношение, да; грабители, вскрывавшие дома, — скорее всего, они убили Ольку. Но и Мишка тоже имел отношение, ибо он создал Предвестников табора — своим воображением, сказочную сторону моего детства, фантастическую, зеркальную, наконец, его сторону, погубившую Ольку.

Пять дней назад.

Это еще одна разгадка.

Но все же — какова доля Мишкиной вины? Он же не мог знать, что его фантазия имеет свойство материализовываться — так же, как он, не отдавая себе отчета, угадал мой сон — Мишка сделал это ненамеренно, у него все само собой получилось! А как только он заподозрил, что Предвестники табора появились по его вине, он сразу запретил мне говорить о них и о Стиве Слейте — дабы еще чего-нибудь не случилось…

Нет, это не обеляло его.

— Короче, я нагнал Ольку и во всем обвинил тебя, а сам вывернулся… но послушай, скажи… ты не винишь меня?

— За что? Я же не знал об этом.

— Нет-нет, за то, что ну… мне следовало уговорить тебя не кидать камнем… я же не…

— Нет, не виню, Миш, — оборвал я.

Мишка, однако, и не думал успокаиваться. Снова он принялся причитать и жалеть себя — о том, что Маша его все время пилит, о том, что ему надоело сидеть в К*** — но главное: он понял это только сегодня, — Мишка постоянно это подчеркивал.

— Ну так уезжай отсюда.

— Нет, это означало бы сдаться. Не такой я слабак! Эти чертовы туристы, они у меня уже в печенках сидят. Я вот что сделаю. Поставлю здесь пограничный столб, запрещу въезд на курорт… прямо, как в моей теории… в моей теории государства. Не хочу, чтобы они нарушали мой покой — я устал от случайных людей, Макс! — Мишка стал озираться. — Вот смотри, Макс, смотри… хочешь, закричу сейчас? Скажу, чтобы все выметались отсюда…

— Миш, не стоит…

— Чтобы они не нарушали мой покой…

Я резко поднялся из-за стола.

— Ну все, пошли отсюда.

— Не пойду.

— Пошли.

— Нет, не пойду. Я буду кричать сейчас.

— Ты хочешь выместить на них злобу за то, что неудачно женился? — не выдержал я и тотчас после этого развернулся и направился вон из бара.

Мишка встал и поплелся за мной.

На ходу он произнес как-то отстраненно, почти обиженно:

— Что, Макс? Ты сказал… я… ничего…

А потом еще:

— Я не… ты так думаешь, да? С чего ты…

Выйдя из бара, я сделал несколько шагов к дороге и остановился, чтобы подождать Мишку; я стоял спиной к двери, не оборачивался.

Я услышал скрип двери, затем быстрое шарканье ног и звуки борьбы; испуганно обернулся.

Кто-то схватил Мишку из-за спины и не выпускал: в свете фонаря я видел руки в белых перчатках, сцепленные на Мишкином животе, просторные рукава белого одеяния и длинные белые полы, колыхавшиеся позади Мишкиных ног, — однако ни лица, ни даже силуэта головы нападавшего видно не было.

Мишка порывисто дергался всем телом то в одну сторону, то в другую, будто стараясь ослабить опутывавшие веревки, прилагал воистину нечеловеческие усилия, чтобы высвободиться, — алкоголь, которым была отягощена его голова, с одной стороны гасил его силу, с другой — раззадоривал число и скорость попыток. Однако все тщетно: руки Мишки тоже оказались блокированными, захват точно на локтевых сгибах, да еще такой искусный, что он вообще не мог руками пошевелить.

Мишкина шевелюра судорожно потрясала густыми, слипшимися колечками.