У них чёрные буквы «РО»

на белых головных повязках.

— Россия — Освобождённая…

— Я счастлив! — высокопарно съязвил Цахилганов и лёг на кушетку вниз лицом. — Благодарю, теперь я спокоен… Впрочем, если у народа есть враги, то должны быть и защитники.

— Их боится твой политтехнолог, — разговаривало с Цахилгановым пространство голосом Степаниды. — Он теперь часто меняет внешность и охрану. И скоро доменяется до того, что вся охрана его будет состоять из штурмовиков. Они-то и справятся с ним. Понимаешь?

— Да сказал же! Понимаю…

Появление народных защитников неизбежно. Оно вызвано появлением врагов.

Но неужели у Степаниды нет даже капли жалости

к нему?

Враг, враг… Всем-то он враг.

Пятна на Солнце… Солнце бунтует, поёживался Цахилганов.

— Солнце никогда не бушевало так прежде, — печально говорила между тем Степанида. — Что вы, все, сделали с Солнцем? Зачем?.. Зачем вы оставили нам только один выбор: быть либо рабами, либо штурмовиками?

Либо рабами, либо штурмовиками…

— Но… Вспышки — они проходят, девочка! Проходят сами собой…

— Вспышки несут людям временное, хоть и болезненное, прозренье. Однако если ничего не менять, грозное Солнце станет багровым. И однажды оно убьёт всех полной и окончательной, насильственной ясностью. Если мы не окажем сопротивления злу.

— Я знаю, Степанида. Я же всё вижу! — покорно согласился с ней Цахилганов. — Но… не самый глупый человек твой отец. И не самый подлый. Может, именно я придумаю, как выйти из этого без… гражданской войны. Надо — без крови! Без крови! Хватит — крови!.. Только бы понять, что именно мне следует предпринять.

Важно определить гнездо крамолы!

Вот: гнездо крамолы!

В себе — и в мире.

Чтобы уничтожить оба,

ибо одно есть отраженье другого.

И… одно без другого… неуничтожаемо.

— Слышишь, Степанида? Только одолев гнездо крамолы в своей душе, человек может затем…

— У тебя очень мало времени. У нас. С тобой. Мало. Поторопись.

Гнездо крамолы. Одно — в Цахилганове. А мировое? Где оно?

The sim shines bright in the old Kentucky home…

— Откуда у тебя волдыри на локтях? — снова спрашивает он девочку-подростка, но не удивлённо, как прежде, а скорбно.

— Оттого, что я стреляла с упора, — доносится из прошлого невинное, доверчивое признанье.

Тогда Цахилганов не обратил на это особого внимания. Хотя мог бы призадуматься. Два года назад.

А вдруг застрелит кого-нибудь в праведном порыве?

— …Степанида! Садись, подвезу. Я как раз домой. Уф, жарища.

Но Степанидка важно шествует по тротуару с двумя, ещё бабушкиными, полными авоськами: она купила на базаре картошку — для дома. Шкандыбает в белых босоножках на высоченных шпильках и косится:

— Дотащу. Сама.

Потом сердито сдувает тополиный пух с носа:

— Пфу. Езжай себе!.. А то ещё меня с тобой кто-нибудь увидит.

— Не сядешь, значит?

— Нет.

Цахилганов, покорно кряхтя, выбирается из машины. Он отпускает шофёра. И теперь, с надувшейся Степанидой, они несут картошку вместе. Мимо тира.

— Что? Зайдём? — усмехается Цахилганов.

Она ставит авоську на землю, поправляет белоснежную кофтёнку с короткими рукавами и удивлённо вскидывает светлую бровь:

— Туда?.. С ума сошёл? У нас же руки после картошки будут трястись… Впрочем, давай. Если ты так хочешь.

И Цахилганову невдомёк, почему базарная шпана и подростки у кинотеатра легонько пересвистываются, переглядываются, переговариваются, завидев его дочь издали.

Впрочем, старые, чистые джинсы ловко сидят на ней, да и пшеничная тугая коса мотается за спиной весьма… завлекательно; разве не понятно?

Хм. Малолетняя шпана и подростки двигаются за ними следом, на почтительном, впрочем, расстоянии.

К чему бы это?

В железном ангаре прохладно и сумрачно. Пожилой кавказец-тирщик, утопающий в собственной бороде, словно в диком кусту, кивает Степаниде поверх других голов, сузив звероватые глаза,

— они — поблёскивают — двумя — непримиримыми — лезвиями —

и бесцеремонно забирает у посетителя-мужика третью винтовку слева.