Еще не доехав до столицы своего обширного владения, Кауфман получил возможность убедиться в правоте тех старых туркестанцев, которые на многочисленных примерах доказывали ненадежность и коварство должностных лиц среднеазиатских ханств. Впрочем, для русского генерала, сделавшего свою карьеру на Кавказе, это было не внове. В то самое время, когда два генерал-губернатора вели мирные переговоры с бухарским посольством в Оренбурге, бухарцы захватили в плен на проезжей дороге русского офицера и трех солдат.

Вместе с трактатом о мире и сотрудничестве между Российской империей и Бухарой Кауфман отправил эмиру копию Царского манифеста о его назначении туркестанским генерал-губернатором и данных ему полномочиях. Так он поступал и в дальнейшем, известив о том же ханов Хивы и Коканда.

Весь октябрь Кауфман инспектировал новое генерал-губернаторство, по нескольку дней останавливаясь в укреплениях на территории нынешнего Казахстана. В укреплении Верное, ставшем через два десятилетия городом Верным, а затем Алма-Атой, он провел неделю. Тогда Верное было административным центром Семиреченской области. По свидетельству очевидцев, Кауфман занимался делами области, крепости и гарнизона с утра до позднего вечера, «принимал всех и выслушивал каждого и тотчас делал свои распоряжения, посылал курьеров в Ташкент с приказаниями для исполнения его распоряжений. К его приезду доклады, делаемые служащими, казались нескончаемыми. И только под вечер он со своею свитой и с обычным конвоем, сотнею казаков, выезжал из крепости обозревать окрестную местность» [179] .

Никогда еще ни одному генерал-губернатору не устраивались столь торжественные встречи, как Кауфману: фактически его принимали и воспринимали как члена Царствующего дома. Гарнизон Верного был выстроен для смотра в полной парадной форме с развернутыми знаменами, что полагалось при встрече только Августейших особ. Около занимаемого им дома были выставлены почетный караул при офицере, а также хор музыкантов и ординарцы от всех войсковых частей и подразделений. «И сам Кауфман – не то что все начальники, до него прибывавшие в край: он не отвергал делаемых ему высоких встреч и помп, – писал непосредственный участник этих помпезных встреч генерал Колокольцев [180] , – генерал-адъютант Кауфман, напротив, перед азиатским народом старался сохранить свое достоинство, как посланный от Великого Государя» [181] .

Торжественный смотр войск, громкая музыка, тренировочная артиллерийская пальба, подношение хлеба-соли – все это было неким театральным действом, имевшим целью внушить населению уважение и почтение к новой власти. В той же крепости Верное Кауфман помиловал несколько разбойников, на казнь которых уже собрались многочисленные зрители из местных жителей. Сделано это было специально, дабы продемонстрировать могущество и милосердие России, ее отличие от грубого деспотизма традиционных мусульманских правителей.

7 ноября 1867 г. генерал-губернатор доехал наконец до своего стольного града Ташкента.

Русский Ташкент был совсем невелик, но это был правильно спланированный городок с площадями и улицами, застроенными побеленными домами из кирпича-сырца с глиняными крышами и без деревянных полов – пиломатериалы были редкостью и ценились дорого. Вдоль улиц, мощенных щебнем, были прорыты арыки, обсаженные еще совсем невысокими пирамидальными тополями, не дающими, к сожалению, столь необходимой в том жарком краю тени. Однако тень можно было найти в публичном парке Минч-Урюк, и не только тень, но и приличный буфет, неотъемлемую принадлежность всякого русского губернского или уездного города. Парк этот достался в наследство от побежденного Черняевым кокандского хана, как, впрочем, и вся территория цитадели, где разместились казармы, а также домики офицеров и чиновников.

В этой ханской урде (цитадели) русские люди жили привычной жизнью. Вот какой ее увидел Пашино в 1866 г.:

«На перекрестке попались мне два пьяных солдата, державшиеся за забор и рассуждавшие между собой вслух.

– Митрич, айда трахнем еще, – говорил один, упираясь спиною в забор.

– Пошел ты к… Подносил я тебе, ты отказался, сказал – не хочу, – рассуждал другой, упираясь в стену затылком, приправляя речь многими непечатными словами.

Потом мы встретили солдата, шедшего обнявшись с сартом и рассуждавшего что-то по-татарски. Солдаты были все в белых рубахах, красноватых штанах и кепи» [182] .

Когда Кауфман появился в Ташкенте, русская часть города походила скорее на военный лагерь. Для генерал-губернатора и его канцелярии подобающего помещения не нашлось – пришлось остановиться в домике без окон, который отапливался переносной печкой (надвигалась хоть и недолгая, но подчас суровая зима). Весной крыша стала протекать, и, пока ее не починили, Кауфман писал свои донесения Царю под большим зонтом. Однако уже через два года был отстроен просторный и благоу строенный генерал-губернаторский дом, который ташкентцы не без основания называли дворцом. Выпустивший свой путеводитель в 1870 г. Маев мог уже уверенно написать: «Общественная жизнь в Ташкенте устанавливается понемногу. В городе имеется уже клуб, с довольно порядочною библиотекой, устраиваются спектакли, концерты, публичные чтения, вечера, пикники. В кафе-ресторане Розенфельда можно получить обед, весьма недурной и относительно недорогой. Порция каждого кушанья стоит 35 коп. <.> Самый город мало-помалу теряет уже свой прежний бивуачный вид» [183] . Умели обживаться на новом месте наши предки.

В домике без окон первый туркестанский генерал-губернатор продиктовал два письма, которые положили начало окончательному выяснению отношений России с Хивинским и Кокандским ханствами. Кауфман извещал хивинского хана Мухаммеда-Рахима и кокандского Худояра о своем назначении и своих обширных полномочиях, увещевал отказаться от набегов на поселения и кочевья, расположенные на землях, присоединенных к Российской империи, предлагал установить, как теперь бы сказали, взаимовыгодные торговые связи, открыв свободный доступ для русских купцов во все населенные пункты обоих ханств.