Бум.

Кевин валится на пол, устремив безумный взгляд на расписанный созвездиями потолок Гранд-Сентрал. Так или иначе, но сейчас он явно видит все звезды.

Я наклоняюсь над ним и глупо спрашиваю:

— Ты в порядке? — Хотя ясно, что нет. Он тяжело дышит и дрожит.

К нам бегут два полисмена, на поясах у них болтаются дубинки, а из кобуры торчат пистолеты. У каждого на поводке — собака, натасканная на взрывчатку.

— У нас нет бомбы, это всего лишь пищевое отравление, — объясняю я.

Полисмены, видимо, поверили, что мы не международные террористы, зато собаки явно не удовлетворены. Одна из них нюхает Кевина, и я уже готова сказать, что обычно он пахнет куда приятнее, чем сейчас. Но наверное, у собаки на этот счет свое мнение, потому что она легонько лижет Кевину шею.

— Как мило, — говорит он, начиная приходить в себя, потом понимает, что лежит на полу рядом с собакой, и тут же садится.

Над ним наклоняется полисмен:

— Хотите, чтобы мы вызвали «скорую», сэр? Хотите, чтобы вас осмотрел врач?

— Да, — тревожно говорю я.

— Нет, — отвечает Кевин.

— Перестань. Может быть, врач что-нибудь тебе даст.

Он качает головой:

— Все нормально. Проблююсь — и порядок.

Если бы! Насчет «проблеваться» Кевин прав, но вместо пары часов это продолжается уже третий день. Вчера я изображала сестру милосердия: приносила ему лед и минералку, а на обед подала прозрачный куриный бульон. Кевин был страшно зол, но до Артура ему было далеко: тот чуть не убил меня, когда я позвонила и сказала, что вынуждена остаться дома с больным.

Больше я не могу прогуливать работу и начинаю одеваться. Кевин просыпается. Ему явно полегчало.

— Ты уходишь? — Он недоверчиво смотрит на меня.

— Ненадолго, — отвечаю я. — Обойдешься без няньки. Я думаю, все будет в порядке.

— А можно, мы сначала позанимаемся любовью? — интересуется он. — Я здесь уже три дня, а мы ни разу…

Да, на закуску.

— Всего лишь потому, что тебя так выворачивало, — говорю я и целую его. — Оставайся в постели. Я приду, как только освобожусь.

— Все равно это очень долго. — Он гладит мою щеку и садится. — Послушай, я проголодался. Можешь приготовить мне что-нибудь?

— Конечно. Что ты хочешь? — Я тревожно смотрю на часы и надеюсь, что Кевин попросит мюсли, а не блинов.

— Не знаю… А ты как думаешь? Пару яиц вкрутую или омлет.

— Что угодно! — Я пытаюсь казаться любезной.

— Хм. Или овсянку. Или французский тост с кленовым сиропом. Или булочку с сыром. — Он задумчиво перебирает все, что может вспомнить. — А еще я обожаю бельгийские вафли. У тебя есть вафельница?

— Разумеется, — отзываюсь я с легким раздражением и наконец теряю терпение: — А в шкафу у меня прячется кухарка, которая специализируется на приготовлении вафель! Господи, это всего лишь завтрак. Просто скажи, что тебе приготовить.

Кевин оскорблен.

— Я не хочу быть тебе обузой, — ворчит он. — Но я перевернул все свое рабочее расписание, чтобы приехать и повидать тебя. А ты не можешь пожертвовать хотя бы одним днем, чтобы побыть со мной.

— Мне уже и так пришлось пожертвовать больше, чем днем, чтобы побыть с тобой, — говорю я.

— И что ты хочешь этим сказать?

— Если мы собираемся жить вместе, мне придется менять всю свою жизнь. Бросить все и переехать на Виргин-Горда.

— Подумаешь! Нью-Йорк, ах, какое замечательное место! Неблагодарная работа. Кучка самовлюбленных идиотов. Слюни над дурацкими картинками, которые может нарисовать и трехлетний ребенок! Отвратная еда. Действительно, тебе есть чем дорожить!

— Ты забыл еще кое-что. — Голос у меня дрожит. — Мои дети. И друзья. Мне показалось, что эта выставка была интересной. По крайней мере необычной. И я, представь себе, люблю свою работу и хочу сохранить ее!

— Тогда все ясно, — сердито говорит Кевин и встает. — Я не хочу тебе мешать. Я просто уеду.

Мы стоим друг против друга, и ни один из нас не собираемся уступать. Кевин ничуть не изменился. Если его обидеть, он уходит. Но на этот раз я не позволю ему так просто отделаться.

Я подхожу к нему и обнимаю его.

— Не уходи, Я люблю тебя, Кевин. И если ты меня любишь, пожалуйста, будь дома, когда я вернусь.

Он гладит меня по голове, но не отвечает. Я слышу, как бьется мое сердце. Если я вернусь и обнаружу, что Кевина нет, то не переживу.