— Да, ребята, на этой северной земле случалось такое из-за золота, — продолжал Ник Палыч. — Негодяи, наверное, думали, что убили геолога, и бросили его. Но он выжил. Однако похищенное так и не удалось найти. Когда Пухов вернулся из поля поздно осенью и узнал, что документы и образцы пропали, он был в отчаянии. Ему удалось по памяти нанести месторождение на карту, а потом он попросился добровольцем на фронт. Это был отважный, благородный человек. С войны он не вернулся.

Несколько минут Ник Палыч молчал.

— И вот до сих пор мы «Ищем это месторождение.

— Но ведь он оставил карту! — задышал у него над ухом Ленька.

— Карта эта несовершенная. Окажется на местности ошибка хотя бы в сто метров — и долби шурфы сколько угодно, выходов золота не найдешь. Правда, геологи оставляют обычно после себя точные ориентиры на местности — траншеи, шурфы, но ведь прошло столько лет! Мы находим лишь старые отметки Пухова. Чувствуем, золото здесь есть, то и дело попадаются его следы, а по-настоящему никак его не нащупаем. Нужна светлая голова Пухова, его точные разработки. Вот так-то…

Ну, — сказал Ник Палыч, закидывая за спину свой тощий рюкзак, — потопали.

Солнце опустилось к горизонту в мягкие белые облака, отдыхает перед тем, как снова поползти вверх. Стало холоднее, ветерок — резче.

Сопка, еще сопка, еще… Последняя — самая высокая. Долго карабкались они по ее угрюмым склонам, пока не взобрались на вершину.

— Вот она, красота Чукотки! — раздался восторженный, какой-то детский голос Ник Палыча. Он стоял на вершине, подставив разгоряченное лицо ветру, поблескивая очками. Ленька и Светка встали рядом и огляделись.

Покоясь в розовых облаках на дальних горах, солнце, словно из-под полуопущенных век, освещало все вокруг. Там, вдали, где белели игрушечные палатки, бежал живой серебряный ручей, вокруг него все ярко зеленело, в этой зелени поблескивали лужицы. Направо громоздились черно-сизые сопки. Светлой нитью петляла по ним каменистая дорога, а слева почти все закрывал туман — плотный и нежный.

Здесь снова сделали привал. За вершиной, в низинке, Ник Палыч вскипятил на спиртовке чай, и они перекусили.

— Куда теперь пойдем? — спросила Светка.

— К старателям. Вон дымок на излучине…

Теперь солнце било им прямо в глаза. Чем ниже они спускались, тем становилось холоднее.

Они дошли до широкого серого отвала — груды промытой пароды. За ним рокотали бульдозеры.

— Вовремя, — пробормотал Ник Палыч. — Погодка портится.

Солнце пригасло. В воздухе возникли и закружились пухлые снежинки. На берегу ручья стояли две избушки, к их стенам привалились железные бочки.

— Вот старательская колода.

Они подошли к длинному желобу. Человек в коричневом клеенчатом плаще и клеенчатой кепке держал в руке наконечник шланга, во многих местах заклеенного и замотанного изоляционной лентой. Из него во все стороны били струйки. Шланг походил на длинное дерево с серебряными веточками.

— Здорово! — крикнул Ник Палыч.

Человек повернулся, но глаз его из-под глубоко надвинутого козырька не было видно. Торчал лишь толстый сизый нос да густая бородища, какая-то пегая, с подпалинами.

Человек выпростал из рукава широкую ладонь и пожал всем руки. Ленька почувствовал, что рука у незнакомца мокрая и ледяная.

— А где звеньевой?

— Якименко? — переспросил человек. — Чешет сюда.

Из-за отвала, ревя, вылезла машина. Кабины у бульдозера не было. На сиденье, укутанная в брезент, возвышалась широкая, как копна, фигура, ее секло мокрым снегом.

— Я звеньевой! — прохрипела фигура. — А вам чего?

— Вас и надо, — сказал Ник Палыч. — Переночевать здесь можно?

И он, забравшись на гусеницу бульдозера, зашептал что-то, кивая на Светку и Леньку. Звеньевой внимательно слушал и стряхивал снег. Казалось, слушал и бульдозер, тихонько ворча.

— Уразумел! — и фигура проворно соскочила с бульдозера. — Жмакин, покажи пионерам, как моют золото лотком.

Человек в плаще вытащил из-под желоба большой деревянный совок без ручки. Дно у совка было составлено из двух досочек, сходившихся под тупым углом. Старатель зачерпнул лотком грунт и пошел к речке. Ребята бросились за ним.

— Жмакин коричневой большой лягушкой сидел у воды, красные ручищи его вертели и поколачивали лоток, а набегавшая волна уносила то, что не нужно, — мусор, пустую породу, песок… И вот лоток совершенно сухой, а на дне — словно веснушки проступили.