Мы пишем выдумки, роман, а не военную историю. Мы только хотим рассказать, что случилось 20 ноября 1805 года с нашими выдуманными лицами.

Шишкин вышел из палатки, только что заслыхал адъютанта, нахмурился и кликнул фелдвебеля. Солдаты у костра недалеко от него, которые спали, стали потягиваться, другие с трубочками. Всё засуетилось. Кто натягивал шинель, подпрыгивая и стараясь впрыгнуть в рукава шинели, кто увязывал мешочек.

— Ну, брат, не жалей, немцам оставь в наследство, — смеялся один солдат другому про калоши, которые он было брал с собою.

— Я нездоров, Иван Захарыч, — пришел к Шишкину поручик, всегда бывший на дурном счету в полку, батальоне и роте. — Я очень нездоров, — говорил он робко. Шишкин ничего не говорил, пристально смотрел на него.

— Всего ломает, и вот тут боль такая, и не ем ничего, и вдруг сделалось. Я поеду в вагенбург. — Он не умел притворяться.

— Идите к доктору и сами доложите полковому командиру, мне некогда, — сказал Шишкин.

— В ружье! — скомандовал он роте. Он был уж совсем готов.

Волхонской видел, как спустились карабинеры и новгородцы, отсталые, рысью догоняли. Они скрылись. В свите говорили о том, что ночевать придется может быть далеко, что мы завлечемся, преследуя Наполеона. Многие были веселы — из неопытных, не бывалых в делах, думали уж, что только и будет сраженья, что это стоянье здесь, наверху, и созерцанье побоища Наполеона. Двое спорили о том, справедливо или несправедливо, что нам, штабным, дают первые награды. Волхонской сказал:

— Чтож, надо признаться — они работают больше нашего, но что же делать — они chair `a canon, [593] а мы соль земли (он говорил по французски).

В свите большинство ничего не понимало: что идет? куда? зачем? где правый, где левой фланг? Ждали, что пошлют и, стиснув нравственно зубы, бренча саблей и принимая воинственный вид, неслись. Только государи и ближайшие к ним, видимо, понимали и интересовались чем то, и были различных мнений с Кутузовым. Но о чем — этого не мог понять Волхонской и завидовал им. Вдруг между ближайшими свиты зашевелилось, заговорили, стали страстно вырывать друг у друга зрительную трубку и что то указывать. Лица переменились. Стали озабочены и испуганы.

На войне всё делается скоро — зашевелилось — куда то поскакали. И вдруг выстрелы ближе, ближе, куда ни посмотрите, везде испуг и страх. Волхонской к Кутузову. Кутузов говорит:

— Посмотрите, они бегут. — Волхонской всё понял. Он поглядел, лихие мушкатера бежали. Он помнил лицо одного мушкатера, рыжего, пригинавшегося. [594] Волхонской испугался, как никогда в жизни, и ему стало стыдно и гадко. Он бросился вперед собирать солдат. Раненный офицер. Здоровый бежит.

— Подлец! Куда?

— Да подите ка, суньтесь.

— Стой, стой. Он увидал французов, стройно двигавшихся впереди артиллерии. Наша сыпала картечь, но без меры. К[утузов]:

— Вели стрелять на батареях картечью. — Он подскакал к орудиям. Старый офицер бледный.

— Главнокомандующий приказал стрелять картечью.

— Уже давно стреляем.

Тут же скомандовал: «бери на отвозы». 2-й нумер торопливо не попадал в дуло. Он подъехал назад — французы были ближе. На горе была толпа панашей бегущих, г[осудари] впереди. Австрийцы бежали. Офицеры притворялись, что отступали. Wo ist der General en chef, wir retrogradieren. [595] Французы шли бодро и еще ближе. Кутузов собирал бригаду. Он любил Волхонского.

— Ваше высокопревосходительство, что это? — Кутузов оглянулся.

— Что ты бледен? Скажи, чтоб шел 8-й Егерской. Ребята, вперед! — Французы осыпали пулями, дрогнули, бежали. Вот юнкер и два молодых бросились вперед. В это время подскакал гусар.

— Багратион требует конницы. — Это был Толстой. Он видел, как Волхонской исчез на лошади и упал с знаменем. Он взглянул на Толстого. Этот взгляд был и мир, и любовь, и значение. Солдаты побежали назад. Толстой уехал. Он едва ускакал от французской конницы, делавшей атаку.

Борис вышел вперед: «Это наши. Ядро. Стройся». Великий князь: с богом, в атаку. Они не стреляли. Борис [596] бежал впереди всех, только боялся отстать. Французы застреляли и побежали. Очнулись, уж французы шли. В это время скакал кавалергардский.

— Смотри, наши — прелесть. Наши застреляли.

— Отступать!

— Зачем?

— Не извольте рассуждать. — Это говорил тот, с кем он играл в вист. Берг схватил шпагу в левую руку. Это не нужно было.