— О! Какая теорія! Отчего же не мужъ иметъ жену, какую...

— Я не говорю. Но госпожа Ставровичъ слишкомъ хороша, чтобъ у нее былъ мужъ, способный любить...

— Да и съ слабымъ здоровьемъ.

— Я однаго не понимаю, — въ сторону сказала одна дама, — отчего М-me Ставровичъ везд принимаютъ. У ней ничего нтъ — ни имени, ни tenue, [78] за которое бы можно было прощать.

— Да ей есть что прощать. Или будетъ.

— Но прежде чмъ ршать вопросъ о прощеніи обществу, принято, чтобъ прощалъ или не прощалъ мужъ, а онъ, кажется, и не видитъ, чтобы было что нибудь `a pardonner. [79]

— Ее принимаютъ оттого, что она соль нашего прснаго общества.

— Она дурно кончитъ, и мн просто жаль ее.

— Она дурно кончила — сдлалась такая обыкновенная фраза.

— Но миле всего онъ. Эта тишина, кротость, эта наивность. Эта ласковость къ друзьямъ его жены.

— Милая Софи. — Одна дама показала на двушку, у которой уши не были завшаны золотомъ.

— Эта ласковость къ друзьямъ его жены, — повторила дама, — онъ долженъ быть очень добръ. Но если бъ мужъ и вы вс, господа, не говорили мн, что онъ дльный человкъ (дльный это какое то кабалистическое слово у мужчинъ), я бы просто сказала, что онъ глупъ.

— Здраствуйте, Леонидъ Дмитричъ, — сказала хозяйка, кивая изъ за самовара, и поспшила прибавить громко подчеркнуто: — а что, ваша сестра М-me Ставровичъ будетъ?

Разговоръ о Ставровичъ затихъ при ея брат.

— Откуда вы, Леонидъ Дмитричъ? врно, изъ [80] буффъ?

— Вы знаете, что это неприлично, но чтоже длать, опера мн скучно, а это весело. И я досиживаю до конца. Нынче...

— Пожалуйста, не разсказывайте...

Но хозяйка не могла не улыбнуться, подчиняясь улыбк искренней, веселой открытаго, красиваго съ кра т. г. и б. в. з. [81] лица Леонида Дмитрича.

— Я знаю, что это дурной вкусъ. Что длать...

И Леонидъ Дмитричъ, прямо нося свою широкую грудь въ морскомъ мундир, подошелъ къ хозяину и услся съ нимъ, тотчасъ же вступивъ въ новый разговоръ.

— А ваша жена? — спросила хозяйка.

— Все по старому, что то тамъ въ дтской, въ классной, какія то важные хлопоты.

Немного погодя вошли и Ставровичи, [82] Татьяна Сергевна въ желтомъ съ чернымъ кружевомъ плать, въ внк и обнаженная больше всхъ.

Было вмст что то вызывающее, дерзкое въ ея одежд и быстрой походк и что то простое и смирное въ ея красивомъ румяномъ лиц съ большими черными глазами и такими же губами и такой же улыбкой, какъ у брата. [83]

— Наконецъ и вы, — сказала хозяйка, — гд вы были?

— Мы захали домой, мн надо было написать записку [84] Балашеву. Онъ будетъ у васъ.

«Этаго недоставало», подумала хозяйка. [85]

— Михаилъ Михайловичъ, хотите чаю?

Лицо Михаила Михайловича, блое, бритое, пухлое и сморщенное, морщилось въ улыбку, которая была бы притворна, еслибъ она не была такъ добродушна, и началъ мямлить что то, чего не поняла хозяйка, и на всякій случай подала ему чаю. Онъ акуратно разложилъ салфеточку и, оправивъ свой блый галстукъ и снявъ одну перчатку, сталъ всхлипывая отхлебывать. [86] Чай былъ горячъ, и онъ поднялъ голову и собрался говорить. Говорили объ Офенбах, что все таки есть прекрасные мотивы. Михаилъ Михайловичъ долго собирался сказать свое слово, пропуская время, и наконецъ сказалъ, что Офенбахъ, по его мннію относится къ музык, какъ M-r Jabot относится къ живописи, но онъ сказалъ это такъ не во время, что никто не слыхалъ его. Онъ замолкъ, сморщившись въ добрую улыбку, и опять сталъ пить чай.

Жена его между тмъ, облокотившись обнаженной рукой на бархатъ кресла и согнувшись такъ, что плечо ее вышло изъ платья, говорила съ дипломатомъ громко, свободно, весело о такихъ вещахъ, о которыхъ никому бы не пришло въ голову говорить въ гостиной. [87]

— Здсь говорили, — сказалъ дипломатъ, — что всякая жена иметъ мужа, котораго заслуживаетъ. Думаете вы это?

— Что это значитъ, — сказала она, — мужа, котораго заслуживатъ? Что же можно заслуживать въ двушкахъ? Мы вс одинакія, вс хотимъ выдти замужъ и боимся сказать это, вс влюбляемся въ перваго мущину, который попадется, и вс видимъ, что за него нельзя выйти.

— И разъ ошибившись, думаемъ, что надо выдти не зa того, въ кого влюбились, — подсказалъ дилломатъ.

— Вотъ именно.

Она засмялась громко и весело, перегнувшись къ столу, и, снявъ перчат[ки], взяла чашку.

— Ну а потомъ?

— Потомъ? потомъ, — сказала она задумчиво. Онъ смотрлъ улыбаясь, и нсколько глазъ обратилось на нее. — Потомъ я вамъ разскажу, черезъ 10 лтъ.

— Пожалуйста, не забудьте.

— Нтъ, не забуду, вотъ вамъ слово, — и она съ своей не принятой свободой подала ему руку и [88] тотчасъ же [89] обратилась къ Генералу. — Когда же вы прідете къ намъ обдать? — И, [90] нагнувъ голову, она взяла въ зубы ожерелье чернаго жемчуга и стала водить имъ, глядя изъ подлобья.