Смерть застала его врасплох. Он разглядывал предвыборные плакаты на большом и тяжелом деревянном щите, стоявшем на привокзальной площади в Людвигсхафене, когда мощный порыв ветра внезапно опрокинул щит, похоронив под собой депутата ландтага.

Нельзя было без волнения слушать, замечает доктор Брандт, что и как сообщал этот умерший своему сыну: «Мой дорогой Хайнц, как страшно я заблуждался, говоря, что никакого Бога нет. Теперь я знаю правду: Бог есть! Его величие непостижимо. Я глубоко раскаиваюсь в том, что отрицал Бога и не давал познать его ни вашей матери, ни вам, моим детям. Теперь же любовь Господа — мое утешение и моя надежда. Милый Хайнц, всегда и во всем доверяйся Богу. Он укажет тебе верный путь». И в самом деле, сын Хайнц и его жена, жившие до того в нищете, обретя нерушимую веру в Бога, неоднократно убеждались в том, что молитвы чудесным образом бывают услышаны. В. О. Рёзермюллер писал об этом в своей работе «Помощь из потустороннего мира, или Что может молитва».

Баронесса Адельма фон Вай тоже знала одного закоренелого атеиста. Этот человек по имени Клеопа, страдавший неизлечимой болезнью, начал подумывать о самоубийстве. Баронессе фон Вай удалось его отговорить. Но убедить этого вообще-то очень хорошего человека в том, что есть жизнь после смерти, ей не удалось. Когда он умер, она спросила своих (потусторонних) духовных руководителей, как ему живется. В ответ она услышала, что Клеопу там встретила его перешедшая ранее в мир иной мать, но он пока еще без сознания, и ему необходим продолжительный адаптирующий сон.

Через несколько недель было сказано, что Клеопа хотя и «проснулся», но вследствие своей духовной установки (проще — неверия) не в состоянии увидеть окружающих его и готовых ему помочь друзей. Ему очень не хватало его земной оболочки, хотя в свое время она причиняла ему немалую боль. Спустя год через Адельму фон Вай посредством автоматического письма пришло следующее сообщение: «Дорогой друг! Хочу сказать только одно: я верю во всемилостивого Бога и в бессмертие… Я умер убежденный в том, что жизни после смерти нет. Как же я был удивлен, ощутив, что мое бренное тело погребено, а я продолжаю жить! Я ожидал второй, окончательной смерти и был счастлив, когда ее не последовало. Мои добрые родители открыли мне глаза и занялись моим обучением. Теперь я даже научился молиться…»

Через три года произошла встреча сына Клеопы и Адельмы фон Вай. Сын тоже был твердокаменным атеистом. Все попытки баронессы пробудить в нем понимание того, что всем сущим управляет Создатель, оказались напрасными. Однажды вечером Клеопа вдруг написал: «Дорогая, уважаемая графиня! [64] Сегодня, когда к Вам зашел мой сын и Вы с ним дискутировали, я стоял у Вас за спиной. Я ужасно страдаю оттого, что мой сын атеист, потому что это моя вина. Я влил ему в душу этот яд, и теперь я с болью вижу, с каким бессмысленным упорством он отрицает бессмертие. Это ужасно! Осознав, что я продолжаю жить после смерти, я был будто уничтожен раскаянием и болью, потому что я все это отрицал и сам посеял ростки неверия в душе моего сына! Как горько было мне на собственном опыте в одно мгновение осознать, что книги и теории Хэкеля, Бюхнера, Молешотта (H"ackel, B"uchner, Moleschott) были фальшью. Ложь, жуткая ложь! Стало быть, моя жизнь была одной большой ошибкой! А теперь и мой ослепленный сын идет тем же путем! Ах, если бы я мог открыть ему глаза, ведь он не сумеет переварить все эти безумия материалистов. Он думает, что они придают ему налет учености. Как я от этого страдаю, не описать. Теперь я знаю, что я есть и живу, и я не могу сообщить об этом моему сыну, потому что он высмеет любую возможность медийной манифестации, как когда-то поступал и я! Простите меня за эти жалобы; я выговорился, и мне стало легче…»

Из таких и подобных примеров мозаичного характера можно постепенно составить приблизительную картину различных состояний, возможных в потустороннем мире. Совпадения отдельных высказываний образуют определенные основные линии, из которых можно сложить нечто вроде солидного фундамента. Еще более углубиться в подробности не позволяет объем данной книги. Можно было бы, например, рассказать о природе в потустороннем мире, о строениях, о технике в низших сферах, где «флюидные люди» (по Малику), они же потусторонние, в убийственной для духа монотонности продолжают заниматься той же деятельностью, что и в земной жизни. Причем иногда проходят столетия, прежде чем они убеждаются в бессмысленности их действий.

Поскольку нас постоянно уверяют в том, что прогресс в мире ином возможен лишь при деятельной связи с Богом, то, подходя к концу этой главы, мы зададимся вопросом: проводятся ли в светлом потустороннем мире богослужения, подобные земным, и как там относятся к нашим церковным учениям?

В принципе утверждается, что в высших сферах духовного мира религия уже не вопрос веры, а дело личного опыта. Этим, собственно, все сказано. И так как все существование ушедших раньше нас и живущих в светлых областях друзей — это исполненное любви служение ближнему, в особенности стоящих на низших ступенях развития, в силу чего все их бытие и деятельность приобретают характер служения Богу, то его церемониальные формы становятся, собственно говоря, излишними. Так оно и есть, как стало известно Ф. Ландманну и доктору Фризе; тем не менее потусторонние с радостью собираются вместе, чтобы славить Господа. Подобные торжества сопровождаются чудесной музыкой и песнопениями, исполненными глубочайшей благодарности. Однако песни, как сообщается, сильно отличаются по содержанию от земных песнопений: «Они не содержат никаких «поучений» о Боге и Божественных началах. Это нам и не нужно, так как мы уже знаем подлинную жизнь и обладаем ею. Поэтому песнопения содержат хвалу, благодарность и поклонение… Ведь здесь нет страданий и печали, и ничто не мешает нам в нашей вере и делах. Мы с радостью и благодарностью воспеваем мир света, делающий нас счастливыми, навсегда утоляя сердечную жажду мира и радости».

Фризе пишет по этому поводу: «Здесь нет богослужений, то есть здесь не проводятся собрания какого-либо рода или согласно какому-то культу прославления творца, культу, соответствующему одной из религий, противостоящих у вас друг другу. В подобных упражнениях здесь нет необходимости, где каждый столько узнал о высшем существе, что знает: владыке мира нельзя послужить тем, что мы сойдемся вместе, чтобы петь псалмы…» А другой подтверждает: «Здесь нет никаких церковных собраний… Здесь нет почвы для сектантства. У нас нет ни молельных домов, ни проповедников, вообще никого, кто бы поучал нас, как следует почитать нашего общего Отца. Каждый любит и восхваляет его по своему разумению, полученному от высшего существа, и никого не передают, как у вас, в лоно какой-то готовой веры, где с ранней юности дух находится в оковах» и так далее. В остальном все высокоразвитые потусторонние подтверждают, что — как было сказано Карлу фон Лестену (Carl von Lehsten) — совершенно неважно, под знаменем какой земной религии человек приобрел нравственное достояние; «ибо если его религия оказалась столь сильна, что смогла пробудить в нем правильное понимание добра и сделать добро главной, дорогой и любимой целью его жизни, то она, очевидно, достигла своей цели и выполнила свою задачу по отношению к нему» (Лестен). Говорящий это потусторонний продолжает в том смысле, что ценность религии следует измерять по тому, насколько она в состоянии сделать понятной своим приверженцам разницу между добром и злом, а также ценность первого по сравнению с ничтожеством последнего; тем самым им предоставляется возможность выбирать добро, избегая зла. А дать что-то существенное сверх импульса к жизни под знаком добра и в сознании вечности никакая религия вообще не может, так как нравственное развитие индивидуума всегда зависит от его внутренней склонности к добру и от общей нравственной позиции живущих в сообществе с ним людей. Однако нет сомнения в том, что именно христианская религия несет в себе наибольшее этическое содержание, давая тем самым наиболее действенный импульс к тому, чтобы выстраивать свою жизнь в свете ее продолжения после физической смерти.

И, наконец, следует упомянуть, что молитвы в мире ином (за исключением низших сфер) очень редко содержат какие-либо просьбы. «Молитва здесь — это торжественный акт. Произнесение готовых фраз, конечно же, не имеет никакой ценности. Молитва лишь тогда становится плодотворной, когда мы сами становимся достойны того, чтобы достичь желаемой цели. Когда в выборе этой цели нами руководит мудрость, ее достижение принесет нам счастье, и поэтому прежде всего следует молиться о познании истинной мудрости. Да и любовь к другим требует, чтобы мы молились и за них, а не только за себя» (Фризе).