Святослав нащупал в кармане сережку. Надо же такое придумать. Удачу она мне принесет. Впрочем… Почему бы и нет? Даже интересно. Гладьев почувствовал, как внутри встрепенулся, дремавший, но жадный до интриги драматург. Если появляется такой интересный предмет, он должен сыграть поворотную роль. А ведь как будет интересно понаблюдать, чем все это закончится.

Прошло четыре дня, и Марина в лавине обрушившихся на нее дел – подготовка к аукциону, экспертиза большой частной коллекции – не сразу заметила, что Микис не появляется и не звонит почти неделю.

Добравшись домой после работы с презентации нового салона, на которой необходимо было побывать, она решила позвонить сама. Может, Самсонов заболел, и нужна помощь, а может, обиделся на что-то.

Микис сообщил, что у него абсолютно все в порядке и сегодня он зайдет к ней показать журналы, поместившие о нем публикации. Потом неожиданно поблагодарил за информацию, которую он от нее получает, за малоизвестные факты, наводящие его на долгие размышления. Совершенно не к месту вспомнил про Дали и Гала, заметил, что до сих пор не может опомниться, узнав, что ее власть над ним была приобретена при помощи сильнейших кавказских колдунов, привороживших великого художника.

Марина не очень поняла запоздалое беспокойство Микиса за бедного Дали. Впрочем, у него бывали такие неожиданные разговорные вставки, особенно если приснится необычный сон, как правило, становившийся для него вещим.

Пожалуй, все было как всегда, но почему-то у Марины возникло необъяснимо щемящее чувство неотвратимости потери. Странно. Откуда это?

Она все еще держала в руках телефонную трубку, когда позвонили в домофон.

Видимо, он уже направлялся к ней и разговаривал по пути от одного подъезда к другому.

Микис принес кучу глянцевых журналов. В каждом из них были его фотографии, интервью. Сообщил, что скоро улетает в Лондон, потом в Бейрут, потом на фестиваль в Ялту. Вдруг прервал самого себя и неожиданно спросил:

– Зачем ты это сделала? Ты же знаешь, как я суеверен.

– Что я сделала? – не поняла Марина.

– Ты же знаешь, что на сережку, которую ты так настойчиво всучивала Святославу, сделан наговор, – жестко выговорил Самсонов.

– Объясни, я не могу понять, о чем речь.

– Все ты прекрасно понимаешь. Ты не учла только, что мой друг не так прост, как бы тебе хотелось. О, он меня предупреждал, что ты вопьешься в меня, вылепишь примерного семьянина, соберешь всех моих детей вокруг огромного стола, утопишь в патриархальности, а если все задуманное не получиться, то перессоришь со всеми, наговоришь гадости Петракову.

– Ты шутишь, но как-то не очень удачно, – еле выговорила ошарашенная Марина.

– Ты не рассчитала, что Гладьев разгадает эту шараду с сережкой, на которую тебе наговорили, чтобы он мог воздействовать на меня и содействовать нашему с тобой воссоединению. И теперь Святослав стал думать, что, раз ты такая хорошая, он должен подсказать мне, чтобы я на тебе женился. К нему случайно зашел друг-цыган, и когда Святослав показал ему серьгу, тот в ужасе отшатнулся, сказав, что она заговорена на воздействие через третье лицо. Главное, как все грамотно, прямо по исторической кальке: Я – Дали, а ты – моя Гала. Какая яркая любовная история века. Муза и подруга, сумевшая приворожить свободного художника, – выпалил Микис и добавил, – Гладьев очень просил ничего тебе не говорить и подбросить куда-нибудь эту сережку, но я решил, что будет намного честнее открыто сказать, что мне все известно и теперь ясно, почему меня так тянуло к тебе.

– Это какой-то бред. И если уж заговаривать сережку, то зачем делать это через третье лицо? Если бы я действительно хотела быть с тобой, твой Гладьев был бы определенно третьим лишним.

Марина попыталась перевести разговор в шутку, но тут встретила озлобленный чужой взгляд Микиса, в котором читалась решимость махом оборвать все отношения.

– Впрочем, – тут тон ее стал ледяным. Она чуть было не начала оправдываться. Зачем? В чем и перед кем? Один оговорил, другой выслушал и тут же поверил этому горячечному бреду. Чем больше Микис слушал, тем больше ему говорилось. Для них с Гладьевым понятия чести, мужского достоинства, благородства – понятия запредельные. Что-либо выяснять и плавать в этой грязи она не намерена. Приняв решение, Марина резко оборвала себя:

– Пожалуйста, уйди. Мне очень не хочется впредь тебя видеть. Никогда.

Он не заставил себя уговаривать. Развернулся и хлопнул дверью.

«Все у нее не как у людей, – раздраженно думал Микис, быстро спускаясь по лестнице с седьмого этажа, забыв о существовании лифта. – Устроила бы скандал, накричала бы. А эта? Как будто за ней какая-то правота. Никогда – значит никогда. Мы всегда были по разные стороны баррикад, каждый со своей правотой, с непересекающимися жизненными ценностями. Нет у меня времени на выяснение этих непонятных, запутанных отношений, только мешающих привычному ходу вещей…»

Но, что бы ни говорил себе Микис, на душе было довольно пакостно, и он не мог объяснить, отчего такое мерзкое ощущение. Ну не мог же Гладьев придумать такую историю. Нет, он на такое не способен. Все правильно. Это Марина оказалась человеком с двойным дном. Побежала к каким-то бабкам, чтобы привязать его к себе, подавить его волю, сделать из него зомби.

Вера в Бога и боязнь греха в борьбе за желаемое – только слова. Все люди знают, что хорошо, а что плохо. Но когда ими овладевает навязчивая идея, то спокойно преступают все заповеди. Ведь вошла в мою жизнь, подружилась с сыновьями. Конечно, цель оправдывает средства. Она поступила так, как поступают все, чтобы чего-то добиться. Просто цели у всех разные, и законы преступают разные. Кто-то – уголовные, кто-то – нравственные. Спасибо Гладьеву – предупредил. Не бывать всему этому никогда. Правильно она сказала. Никогда!