Проще всего было запомнить Ладлоу Фаулера, потому что он был на нашей свадьбе.

— Миссис Фицджеральд. — Ладлоу взял меня за обе руки и поцеловал в щеку.

На нем был сшитый на заказ костюм, его тонкие светлые волосы были недавно подстрижены, и от него пахло старым богатым семейством и почему-то гардениями, как будто его мать все еще посылала ему пилированное французское мыло, а он все еще готов был им пользоваться. Прямолинейный и уверенный, какими часто бывают мужчины из богатых семей, Ладлоу напоминал мне некоторых обеспеченных парней из наших краев.

С пятеркой остальных, которых позже я узнаю как Банни, Биггза, Таунсенда, Алека и Бишопа, мне предстояло познакомиться получше. Разве что об Эдмунде Уилсоне по кличке Банни я уже была наслышана. Он чем-то смахивал на репортера Эллиса, но одежда на Банни сидела красивее, и сразу было видно, что Банни устроился куда лучше. Он, наверное, принадлежал к тому типу, которые верят, что им по праву положена любая девушка, какая только придется по душе. Хотя я уверена, что вкусы у него вполне определенные.

Мне вежливо задали несколько вопросов, хотя воспринимали меня явно как странное дополнение, которое Скотт неведомым образом приобрел вместе с новым статусом знаменитости. После этого мужчины быстро перешли к горячему обсуждению романа. Большинство из них уже прочитали книгу и успели раскритиковать или похвалить ее. Теперь они хотели знать, каково это — находиться под прицелом стольких глаз, быть новой сенсацией в мире литературы.

— Ты не похож на знаменитость, — сказал один из них.

— Если не считать того, что кажется, будто ты одолжил у Фаулера костюм, — добавил другой, высокий голубоглазый блондин с дружелюбной улыбкой.

— Вот что с человеком делает продажа прав на экранизацию, — отозвался Скотт. — Книга тут ни при чем.

— Но ведь из-за книги они обратили внимание на эту историю.

— Они обратили внимание на эту историю из-за Джорджа Натана, — подключилась я со смехом.

— Нет, — возразил Скотт, — эта история, «Голова и плечи», появилась в «Сатедей ивнинг пост», а не в «Сливках общества». Киношникам ее показал мой агент, Гарольд Обер.

— Мой агент! Боже. Он говорит как прирожденный аристократ.

— Я все равно считаю, что дело в Натане. Он в тебя влюблен, Фитц, — произнес брюнет, который казался еще совсем юношей.

Ладлоу Фаулер кивнул на меня:

— Но теперь можно не беспокоиться о мужественности нашего мальчика.

— А мы знаем еще каких-нибудь педерастов?

Темноволосый снова заговорил:

— Не так давно я повстречал парочку в Гринвиче. То есть они не были парой, но их было двое. Эдна Миллэй и Джуна Барнс.

— Лесбиянки — это не педерасты, — покачал головой Уилсон. — Господи, и ты еще называешь себя мастером пера?

— Натан не педераст, — возразил Скотт.

— Эдна Миллэй лесбиянка?

— Я видел ее с мужчиной.

— А я видел ее с женщиной, — сказал Ладлоу. — Проехали. Сколько рассказов у тебя купили Натан и Менкен, Фитц?

— Шесть. «Сатедей ивнинг пост» взяли еще четыре.

— И заплатили? — начал темноволосый.

— «Пост»? Четыреста за один, по четыреста пятьдесят еще за два, а за новые мой агент выбил из них по пять сотен.

На мгновение беседа прервалась, и все, кроме Банни и Ладлоу, ошарашенно уставились на Скотта.

— А «Сливки» платят…

— Тридцать, — ответил Банни сухо и уверенно. — Чего едва хватит на то, чтобы заплатить за ночь в этом номере. Но литературная репутация бесценна, да, Фитц?

Скотт провел ладонью по волосам и улыбнулся.

Разговор продолжался еще какое-то время. У некоторых с собой были фляги, которые начали показываться все чаще, это повлекло за собой обсуждение сухого закона, принятого в прошлом октябре, и место алкоголя в интеллигентном обществе. Нужен ли он мыслящему человеку? Мешает он или способствует литературному творчеству?

— Зельда, а вы что думаете? — Банни повернулся ко мне.

— Я верю, что алкоголь делает большинство мужчин лучшими танцорами, — сказала я, протянув руку за фляжкой.

Он со смехом дал мне ее.

— Боюсь, мне в этом даже алкоголь не поможет.

Скотт встретился со мной взглядом и благодарно улыбнулся. Что-то — вероятно, все — я сделала правильно.

Вскоре я поняла, что эта группа и книжный мир, в котором они жили и который создавали, — университетский литературный кружок, раздутый до непомерных пропорций журналами и газетами Нью-Йорка.