Скотт не ошибся — я обнаружила это сразу, как только швейцар пропустил нас внутрь и показал, как пройти наверх. У Джорджа Джин Натана были темные выразительные брови, и всем своим видом он будто говорил: ему известно что-то, недоступное простым смертным. Высокий и стройный мужчина под сорок лет походил на пантеру в своем прекрасно скроенном черном костюме и лакированных черных ботинках. Его волосы были почти такими же темными и блестящими, как обувь. Увидев Натана через распахнутые двери, я сразу поняла, почему он выбрал такое жилье.

— Добро пожаловать! — поприветствовал он, приглашая нас внутрь.

Скотт пожал ему руку.

— Скотт Фицджеральд. Мне чрезвычайно приятно наконец-то познакомиться с человеком, который, можно сказать, раскрыл мой талант. Позвольте представить мою жену Зельду.

— С вашей стороны было очень любезно пригласить меня на сегодняшний вечер, — сказала я.

— Боже мой, Фицджеральд, — он взял меня за руку, но смотрел при этом на Скотта, — ты хорош, но я и не представлял, насколько. — Он поцеловал мою руку. — И сколько вы с чудо-мальчиком женаты?

— Завтра будет три недели.

— Три недели! Как же ему вздумалось тащить вас в этот притон в разгар медового месяца? — Он взял меня под руку. — Прошу простить меня, дорогуша. Позвольте предложить вам коктейль, чтобы сгладить чудовищное разочарование.

Уходя с Джорджем, я мельком взглянула на Скотта. Он казался удивленным, но и довольным. Я подернула плечом. «Кто бы мог подумать?» И помахала ему кончиками пальцев: «Увидимся!»

— Ах, Зельда, Зельда, — говорил между тем Джордж, смешивая мне рики с джином. — Какое необычное имя для девушки, подобной сладким сливкам на рассвете. Вы не из этих краев.

— Нет, — откликнулась я, окидывая гостей оценивающим взглядом.

Мы со Скоттом, похоже, были самыми юными на этой вечеринке и едва ли не единственными, кто не оделся во все черное. Мое креп-жоржетовое платье цвета слоновой кости заметно контрастировало со здешними нарядами, и меня это радовало.

— Я родилась в Алабаме, так что меня, можно сказать, пересадили в незнакомую почву. Но полагаю, мне доставит удовольствие пустить здесь корни.

— Значит вам нравится на Манхэттене?

— Это игровая площадка для взрослых, верно?

— В наши дни. До войны, а на самом деле до принятия Восемнадцатой поправки, большая часть игр велась на Бродвее. В верхних кварталах обитали представители голубых кровей — эти мужчины и женщины выгуливали крошечных собачек, кутались в меха и манерно морщили нос от одной только мысли, что взрослые могут… скажем так, пускаться в загул.

— Я немного бывала в элитных кварталах. Но я видела Гринвич и Бродвей уже несколько раз…

— Читал об этом. Пишут, ваш муж не может удержать на себе рубашку, а вы наслаждаетесь водными процедурами на Юнион-сквер…

— Ох уж эти газетчики, ничего от них не скроется, да? — рассмеялась я. — Они написали и о том, как Скотт плескался в фонтане «Плазы» пару ночей назад.

— Ваша пара очень приметна. Уверен, они поручили своему сотруднику неотступно следовать за вами. Не сомневаюсь, кто-то из сегодняшних приглашенных завтра раззвонит об этом вечере во все газеты.

— Тогда, думаю, нельзя лишать их достойного материала.

Приступим? — Джордж протянул мне руку и жестом пригласил в центр зала.

Вечер превратился в калейдоскоп лиц, смеха, флирта, танцев и выпивки. Я отставляла бокал только ради того, чтобы в объятиях какого-нибудь мужчины отдаться ритмам нового джаза Бена Селвина или оркестра Хикмэна, звуки которого лились из самого большого патефона, какой мне только доводилось видеть. Он был без раструба и упрятан в изящный, расписанный вручную шкафчик. Джордж Джин Натан серьезно подходил ко всем своим увлечениям — это было ясно.

Я едва видела Скотта. Только в конце вечера он подошел, прерывая мою беседу с двумя театральными актрисами, которых беспокоили преимущественно холодные сливки и вши. Он взял меня за руку и повел знакомиться с «величайшим литературным умом страны».

— Даже более великим, чем мои собеседницы? — спросила я, следуя за ним в другой конец зала. — Не уверена, что это возможно.

— Та, что была слева от тебя, получает три сотни в неделю.

— Долларов?!

— Да. И любовных записок, думаю, не меньше.

— Постой. — Я сделала вид, будто собираюсь повернуть обратно. — Мне нужно спросить марку ее холодных сливок.

Величайший литературный ум оказался мужчиной с угрюмым круглым лицом, обрамленным аккуратно расчесанными темными волосами, будто по линейке разделенными на пробор.

«У него просто белоснежная кожа головы!» — подумала я, радостно разглядывая знаменитость сквозь дымку алкогольного дурмана.

Вероятно, он ровесник Джорджа, но не мог похвастаться его joie de vivre [4] . Спокойно сидел в кресле в самом удаленном от патефона углу, и к тому времени, когда у большинства мужчин уже были растрепаны волосы, расстегнуты пиджаки и ослаблены галстуки, он, вероятно, по-прежнему выглядел точно так же, как перед выходом из дома, когда бросал последний взгляд в зеркало. У него был серьезный взгляд и ни тени улыбки на лице. Я задумалась, знавал ли он женщину, хотя бы раз в жизни.