Встревожился Ярослав: расправившись со Святополком, отец непременно возьмется за него. Теперь жди прихода киевских полков. Тем паче было известно, что еще в прошлом году Владимир велел воеводам стлать гати и наводить мосты. Но в то лето помешали печенеги. Теперь же ничто не предотвратит поход великого князя.

В тот день Ярослав сказал жене:

— Иринушка, тебе лучше перебыть это смутное время у твоего отца. Кто ведает, не придется ли и мне искать у него защиты….

Вскоре явился к Ярославу епископ и долго уговаривал его жить в мире с великим князем. На что Ярослав отвечал:

— Владыко, во мне ли зло? Я Новгороду служу, стану ли ему перечить? Да и устали новгородцы дань Киеву платить. Две тысячи гривен аль сумма малая, где брать ее?..

Не успел Ярослав грека Теофила проводить, как пришел воевода Добрыня и в коий раз принялся усовещать, не поднимать руку на великого князя. А коли у Ярослава память отказала, что Владимир Святославович его отец, так он, Добрыня, того еще не запамятовал.

Дрогнул было Ярослав и, может, послал бы в Киев посольство, не прознай о том тысяцкий. Подговорил Гюрята кончанских старост, а те уличанских созвать вече.

На Троицу, едва утренняя закончилась, как ударил вечевой колокол. Его подхватили на всех четырех концах новгородских кожаные била, и заспешил люд к детинцу на вечевую площадь.

Сходились, подстрекаемые своими старостами, возбужденные, готовые к кулачному бою. И едва Ярослав с Гюрятой и владыкой на помост поднялись поклоны на все четыре стороны отвесить, как вече взорвалось криками:

— Не дадим дани Киеву!

— Истощали!

Ярослав руки воздел, взывая к тишине, но его слушать не стали. На помост взобрался староста Неревского конца, рыжебородый, глазастый, шапку скинул, тряхнул кудрями:

— Ты, князь Ярослав, в нашу скотницу не лезь, гривнам своим мы сами счет ведем. Ты варягов зачем призвал? Чтоб Новгород стеречь, и им нашими гривнами платишь, так и стереги. А коли чего, мы те путь из Новгорода укажем!

Старосту Неревского конца люд поддержал, свистят, дерут горло:

— Аль мало мы Киеву платили?

— Не наши ли отцы Владимира на великое княжение подсаживали? Чать, Новгород того не запамятовал!

, Ярослав в толпу всматривался, ни одного доброго лица, все озлобленные, ревут:

— Не хотим мира с Киевом!

— Не дадим скудеть новгородской скотнице!

Епископ крест поднял, но вече не затихало.

— Не взывай, владыка, ино с престола сведем!

— Ты, поп, своей казной владей, а до нашей те дела нет!

Безнадежно махнул рукой епископ, а Ярослав на тысяцкого покосился. Но тот стоял невозмутимо.

— Не хотим князя Ярослава! — раздавались голоса. — Он Киеву намерился служить!

— Призовем иного посадника!

И вече забурлило, воспаляясь. Тут Гюрята понял, быть побоищу. К самому краю помоста подступил, гаркнул:

— Уймися, люд!

Тут и кончанские, и уличанские старосты зацыкали, и постепенно затих народ. И тысяцкий заговорил:

— Дани давать Киеву не будем, как и в прошлое лето, и князь Ярослав ли тому супротив?

— Не будем!

А Гюрята продолжал:

— Князю Ярославу мы ль не верим, он Новгороду служит, и коль чего, рази новгородцы не поддержат его?

Но вече прокричало недружно жидкими голосами:

— Поддержим!

Однако к вечеру того же дня пришедшие к Ярославу новгородские люди столпились в горнице, держатся надменно.

— Князь, — сказал рыжебородый глазастый староста Неревского конца Горислав, — нет у нас к тебе веры, а потому явились, чтобы указать путь из Нова Города.

На губах старосты ухмылка хмельная, а товарищи его головами качают, посмеиваются. Злость разобрала князя Ярослава, едва сдержался. Сказал с виду спокойно:

— Не стану перечить, люди именитые, и завтра покину город. Однако по доброму обычаю прошу в горницу, выпьем на прощание и оттрапезуем сообща.

Расселись незваные гости за стол, пьют, веселятся, а когда захмелели, вышел Ярослав из горницы, Глазами указал ярлу Эдмунду на дверь. Обнажив мечи, варяги ворвались в горницу, Ярослав даже криков не слышал. Когда к нему в опочивальную заглянул ярл, князь только и сказал:

— Уложите тела на повозки, развезите по домам…

На рассвете Ярослав с дружиной и варягами покинул Новгород и остановился за валами и крепостными сооружениями Старой Русы, а новгородцам отправил письмо. В нем князь писал, коли я вам неугоден, то поищите себе иного посадника.

Боняк сидел на ковре у шатра, скрестив ноги, и, щурясь, смотрел, как дюжие печенеги, засучив рукава, свежевали забитую молодую лошадь. Сняв шкуру, ловко разделывали на куски окровавленное мясо. Отделив жирную часть, резали на пласты тонкими слоями, солили и пересыпали их сухими душистыми травами, заготовленными впрок еще с осени. А в стороне печенег перебирал кишки, мыл, чистил.