— Дети Рогнеды, уж я ли не лучшие столы им выделил? Разве что Мстислав не огорчая меня… Рогнеда и в Полоцк вернулась, а все по-прежнему с ненавистью ко мне. Злобствует. Я ведь помню кинжал в руке ее: убила бы, не перехвати я ее удар… Анну, Порфирогениту, не простила мне…

Молча слушал Борис отца.

— Подай, сыне, квас.

Пил большими глотками. Отер усы.

— Ядреный, холоднее бы… Мать твоя медовый квас любила, для нее в медовуше выдерживали… Я когда в церкви бываю, то больше в приторе. Постою у ее плиты, поговорю с ней мысленно, легче делается. Меня, Борис, рядом с ней положите… Глеба хочу видеть. Третье лето в Киеве не был. Из Новгорода ворочусь, пошлю за ним…

И снова замолк, улыбнулся.

— Ты это к чему, отец?

— Выросли, и не заметил когда. Давно ли школярами у Варфоломея уму-разуму набирались? Ужли вас учитель ни разу розгами не поучал?

Теперь улыбнулся Борис:

— Мы прилежные были.

— Да. — И с сожалением добавил: — Мне таких наук не преподали, меня Добрыня иному учил.

И речь на иное повернул:

— Росинку-то, поди, еще в школярах приметил. Она ведь с Глебом аз-буки учила.

— Нет. Она мне тогда не показалась.

— Мыслится, в выборе не ошибся ты, сыне, славная княгиня из нее получится. А я ведь намеревался женить тя, когда в Ростов отправлял, и хорошо, что такое не случилось, ино не быть бы Росинке твоей… Я боярыню упредил, чтоб берегла дочь. Ей великой княгиней надлежит быть. Эх, жаль, не доведется мне увидеть от тебя внуков. Родит тебе Росинка сыновей, и будут они князьями-воинами. Чать, не забыл отца Росинки, воеводу Светозара?

— Как можно!

Владимир голову от подушки оторвал:

— Уморил я тебя, сыне, разговорами. Отправляйся к себе.

Борис предложил:

— Я отрока пришлю, пусть спит у двери, может, понадобится.

Встал. Владимир остановил его. Сказал устало:

— А на Ярослава не пошлю тебя. К чему? Станешь великим князем, а Ярослав на тебя зло затаит. Не хочу того.

Тумен печенегов ведет на Русь Булан. Десять тысячников готовы по первому знаку ханского брата прорвать засечную линию, растоптать заставы и, сломив сопротивление переяславцев, разорить все приднепровское левобережье до самого Киева.

Боняк говорил Булану, что в Киеве не осталось ни князя Владимира, ни его воевод. Они уйдут на Новгород. Об этом Боняка оповестил мурза Инвер, то же сообщили и Онфим с Фатимой.

Старший брат послал в набег младшего, но почему он не повел на Русь всю свою многотысячную орду? Булан спросил о том Боняка, и тот ответил:

— Урусы будут считать, что после твоего набега, Булан, им уже ничто не угрожает. Вот тогда я приведу всю орду на Урусию. Я навалюсь на нее, овладею Кий-городом, и не будет урусам спасения.

От ударов множества копыт сотрясается земля, и все живое в степи ищет спасения. Позади конницы табунщики гонят косяк лошадей и стадо. Без него как прожить печенегу в степи?

Булан не похож на брата, Булан худощав, сутул и оттого горбится в седле, напоминая подбитую птицу.

Солнце нещадно палит степь, и Булан думает, что если не будет дождя, трава, выгорит. Он говорит об этом темнику, но тот успокаивает, утверждая, что луна предсказывает дождь. Булан темнику верит, тот никогда не ошибался.

От жары Булан млеет, по его загорелому и обожженному солнцем лицу стекает пот, но он не отирает его, а чешет грязными ногтями жидкую бороденку.

Скачут печенеги, и Булан думает, что так было и сто, и двести лет назад.

Сюда, в Дикую степь, печенеги пришли с востока. Тогда их племена называли хангерами. Хазары и гузы пытались покорить их, но хангеры оказали сопротивление и, переправившись через Итиль, заняли все Причерноморье. Здесь, в Дикой степи, они стали известны как печенеги. Вытеснив угров, печенеги вплотную подступили к Киевской Руси.

Глаза Булана рыщут по степи, натыкаются на курган. Его вершина голая, трава уже выгорела. Орел, сидевший на ней, завидев множество людей, взлетает с клекотом и кружит, распластав крылья.

Булана не интересует, что это за курган. Настанет день, когда и над ним, и над Боняком печенеги насыплют такие же земляные возвышения, на них будут передыхать степные орлы, проезжать мимо печенеги, скрипеть колеса кибиток, и то пронесется какая орда в свой очередной набег, или разобьет стан улус, и тогда с высоты кургана табунщик будет сторожить косяк лошадей.