Иногда какой-нибудь из печенегов бросал Георгию кость. Он обгладывал ее, и если там попадалось мясо, Георгий припрятывал его в запас…

Но вот лопнули клейкие тополиные почки, и Георгий заметил, как хозяин, наклонив ветку, разглядывает едва проклюнувшуюся листву.

«Скоро отправится в Кафу, соображает, в какой день», — подумал Георгий.

А время действительно близилось. Солнце нагревало землю, и трава поднялась выше конского копыта, неделя-другая, и она заволнуется на ветру зеленым морем, раскроются многочисленные цветы, и степь превратится в живой многокрасочный ковер.

Теперь Георгий принялся за лаз. Ночами острой палкой, которой гонял овец, он расковыривал землю, рассылал ее овцам под ноги, а лаз на день прикрывал сгнившей травой, на которой спал. Вскоре дыра была почти готова, оставалось лишь расковырять выход, но это Георгий оставил на последнюю ночь. Опасался, что кто-нибудь случайно наткнется на лаз, и тогда быть беде, набьют на него колодки, а с ними не убежишь…

Но вот увидел Георгий, печенежки принялись печь лепешки, коптить сыр и вялить мясо, а хозяин отбил косяк лошадей, и табунщики пасли его рядом с улусом. «Пора!» — решил Георгий.

Ночью он пробил лаз за стену овчарни. Собаки учуяли; но лай не подняли, Георгий был для них свой. Небо в тучах, и луна не освещала землю. Отряхнувшись, отрок побежал к обрыву. На ходу вытащил из дупла запас, сунул под рубашку. Осторожно, цепляясь за кусты, спустился к морю и по колено в воде побрел к норе. Дыра была не большая, и он едва протиснулся внутрь, затаился. Перед самым рассветом начался дождь, и Георгий задремал…

Пробудился он от голосов, гомонили в улусе. Понял, его ищут. Раздался топот копыт, печенеги поскакали в погоню. Георгий потрогал сверток, запас был в целости. Но он не стал есть, впереди много дней, и еду надо беречь.

Теперь, как Георгий и замысливал, надо было дождаться возвращения печенегов. Потом они поскачут в другую сторону, а уж когда не отыщут беглеца, поиски прекратят. Вот тогда и наступит час Георгия.

Приезд гонца с письмом от великого князя явился для Бориса неожиданным. Сердцем почуял неладное. Попусту отец не потребовал бы его возвращения в Киев.

Еще велел Владимир Святославович оставить посадником в Ростове воеводу Свенельда, и не на время, навсегда. Такая приписка настораживала, ужли отец намерился держать Бориса при себе, чтоб взвалить на него потом киевский стол? А может, вздумал дать Борису иной город?

Пуще всего опасался болезни отца, за ней таилась неопределенность.

Собирался поспешно. Сначала думал заехать к брату в Муром, но потом решил, время не терпит. Свенельд не столько огорчился предстоящим расставанием с князем Борисом, сколько тем, что его оставляют посадником. Говорил тиуну:

— Какой из меня посадник. Погляди на мои руки, Матвей, они привыкли меч держать, а теперь я должен в скотницу заглядывать, в голове учет вести, дань собирать, суд вершить. — Вздыхал. — Эк что удумал князь Владимир…

Тиун с воеводой хотя и согласен, но ответ один:

— Аль великому князю наперекор пойдешь?

Накануне отъезда Борис сказал тиуну:

— Ты, Матвей Иванович, Ольгицу побереги, я весточку подам, пусть дожидается.

— Воля твоя, князь, те решать.

В пещере сыро и холодно, она малая, и лежать приходилось согнувшись. Ворочался Георгий с боку на бок. Будто угреет одну сторону, другая колеет. Трое суток провел он здесь в ожидании возвращения печенегов в улус и, когда наконец услышал топот копыт и голоса, понял — пора уходить.

Ночью, когда улус затих и печенеги, укрывшись от дождя по вежам, спали, Георгий выбрался и с трудом, цепляясь за кустарники, влез на обрыв, осмотрелся. В темени растворился улус — не брехали собаки и не слышалось голосов караульных.

Георгий побежал сначала вдоль моря, потом все больше и больше забирал в степь.

К рассвету он удалился от улуса верст на десять. Увидев овраг, забрался в кусты, заснул.

И привиделся ему сон, будто настигли его печенеги и ведут на аркане в плен. Проснулся в страхе. День клонился к вечеру, но дождь все еще моросил.

Выбрался Георгий из оврага, пошел дальше.

В то время когда Георгий пробирался на Русь, Борис возвращался в Киев. Ехал князь и в мысли не держал, какие страдания выпали на долю его товарища.

Брел Георгий ночной степью усталый и голодный, запас давно закончился, и он перебивался тем, что в пути добывал: то на гнездо перепелиное наскочит, яйца попьет, однажды дрофу изловил, разорвал и съел сырое мясо, но чаще и день и два, а то и больше, шагал голодным.