Разговор с новгородским караульным так взволновал Любечанина, что он, проплывая мимо города Любеча, не велел бросить якорь, сказав ладейщикам:

— Еще успеется.

Он решил, высадит купцов в Киеве, сходит на Гору к князю Владимиру, тогда и домой можно. В Любече у кормчего четыре дочери и жена. На жену Иван Любечанин в обиде, не родила ни одного сына. А кормчий так мечтал о сыне, думал дело свое передать ему.

Каждый раз, подплывая к Киеву, Любечанин засматривался, как сбегает он с холмов множеством домишек, утопающих в зелени, храмами, эвон, что ни год, новые поднимаются, дворцом каменным, хоромами боярскими рублеными. А паче всего привораживали его стены бревенчатые, башни стрельчатые, ворота, медными пластинами обшитые, какие печенеги принимали за золотые. Об эти стены киевские не раз разбивались орды степняков.

Когда ладья возвращалась в Киев в торговую пору, в порту стояло много кораблей, на пристани суетились грузчики, слышался гомон, шум, а по воскресным дням гудело торжище.

Но в этот раз ладья Любечанина оказалась последней, бросившей якорь в киевском порту. Гости иноземные давно уже уплыли, кто в Царьград, иные в страны моря Варяжского…

Вскоре уведут на стоянки свои ладьи и киевские ладейщики, вытащат на берег, а сойдет лед, очистится река, и вновь закачаются на днепровской воде просмоленные ладьи, готовые в путь.

Когда ладья Любечанина толкнулась бортом о причал, ладейщики закрепили ее и бросили сходни, первым на берег поспешил монашек, напросившийся на ладью в Новгороде. Кормчий сжалился: «Что с тобой поделать, Божий человек, так и быть, довезем до Киева».

Оказавшись на берегу, монашек, подобрав полы рясы, потрусил на подворье митрополита.

За монашком сошли на пристань купцы, отправились за возчиками, а Любечанин, отдав последние распоряжения, отправился на Гору. Однако кормчий сначала решил проведать старого товарища Аверкия.

Сунув за полу кафтана шерстяной плат в подарок Ульке, он направился на Подвальную улицу.

День будний, и торжище замерло. Любечанин пересек Подол, в обеденную пору притихший, и вскоре уже оказался перед домиком Аверкия. Хозяин и Улька оказались на месте. Гостю обрадовались, Пока Улька накрывала на стол, завели беседу. Но прежде Любечанин накинул на плечи Ульке плат, чем несказанно ее обрадовал.

— Ну что, дочка, когда на свадьбу покличешь?

Зарделась Улька, Аверкий заметил:

— Невеста готова, жених мешкает.

— Как бы не припозднился.

Они сели на лавку. Аверкий на хвори попенял, второе лето с валкой в Таврию не ходил, а кормчий поведал о житье в земле свевов.

За столом ели, слово за слово продолжали беседу. Каждому было о чем вспомнить. За полгода, что не виделись, много воды в Днепре обновилось.

Кормчий повернул речь к разговору с караульным новгородцем, опасениями своими поделился. Аверкий к нему с вопросом:

— Ты, Иван, никак, к князю намерился податься? А не выдумка ли это новгородца? И стоит такое князю доносить?

Удивился Любечанин:

— Новгород измену таит!

— Тебе ли?

Отложил Аверкий ложку, на товарища посмотрел:

— Ответь, Иван, але те от той дани новгородской перепадало, либо, сказав великому князю, ты войну упредишь? Нет, товарищ мой кормчий Иван Любечанин, пусть князья сами разберутся, кто из них кому должен, тем паче они отец и сын…

Убедил Аверкий друга. Вернулся кормчий на ладью, ладейщики его ждали, сказал товарищам:

— Погостили в Киеве, пора честь знать. Садись на весла, домой в Любеч плывем!

Из Старой Русы Добрыня Никитич возвращался в Новгород к вечеру следующего дня. Дорога дальняя, конь шел крупной рысью, неся грузное тело воеводы.

В последнее время Добрыня Никитич чувствовал себя неважно. И не хвори его одолевали, нет! Хоть годы и немалые за спиной воеводы, но еще крепок Добрыня. А одолевают воеводу недуги душевные. Думал ли он, что Ярослав, которого князь Владимир поручил Добрыне опекать и наставлять, выступит против отца?

Ярослав мудр, и воевода в этом убедился. И в том, что не помешал Новгороду подняться против Киева, Добрыня узрел начало борьбы Ярослава за великое княжение.

Воевода сказал Ярославу:

— Помни, я те не воевода против отца твоего, ибо для меня Владимир Святославович не только великий князь, но и племянник, сын моей старшей сестры, Малуши. Но когда ты, Ярослав, после смерти отца своего поведешь войну за великий стол киевский, а я еще буду жив, то встану рядом с тобой.

Обнял Ярослав воеводу:

— Спасибо, Добрыня Никитич, ты честный воин, но поверь, я против отца не пойду, мира хочу с ним и согласия. Но после Владимира Святославовича я, и только я должен быть великим князем.