Брайан кинул в их светлость комок грязи, но Йен не разозлился, выгреб грязь из волос и прилепил к башне.

— Поверьте, еще осознают. И проклянут не раз. Дайте им хоть немного побыть детьми.

Не поняла. Ей не нравится, что ее подопечный, которого она любит вполне искренне, перестал соответствовать идеалу.

…нет, с Тиссой не уживется.

Второй комок грязи Йен просто стряхивает, а после третьего бросается и молча валит Брайана на траву. Воюют они недолго, без прежней уже злости.

— Вы… вы оставите вот это без последствий? — Леди Нэндэг изо всех сил пыталась скрыть возмущение. — Впрочем, что ожидать от человека вашего происхождения.

— Ничего хорошего, — согласился Урфин.

— Но знайте, — она гордо вздернула подбородок, — я не собираюсь молчать, если увижу, что вы и ваша… жена поощряете развитие в Брайане дурных наклонностей.

Ну вот, началось. Хотя лучше все прояснить здесь, чем в Ласточкином гнезде.

— Не следует задевать мою жену. Я очень сильно к ней привязан.

— О да. — Похоже вид его сиятельства, с удовольствием выковыривающего из грязи раковины — размолвка была забыта во имя поиска прибрежных сокровищ, — очень сильно расстроил леди, иначе она бы смолчала. — Настолько привязаны, что закрыли глаза на ее связь с де Монфором. И нагло презрели закон, позволив ей уйти от заслуженного наказания. Если вы думаете, что я позволю убийце и прелюбодейке приблизиться к этому ребенку…

Дальше Урфин слушать не стал. Вряд ли леди Нэндэг привыкла к тому, что ее хватают за шею. А шея оказалась длинной, тощей, удобной для захвата.

— Лучше послушайте меня. — Урфин сжал пальцы, перекрывая леди воздух. — Вы говорите о том, о чем не имеете представления. Поэтому вы еще живы. Но если когда-нибудь у вас возникнет безумная мысль повторить вот это кому-либо, не важно кому, вас не станет. Мое, как вы верно выразились, происхождение позволит мне не слишком терзаться угрызениями совести. А ваш брат вряд ли станет разбираться в обстоятельствах вашей скоропостижной смерти. — Он позволил леди Нэндэг вдохнуть. — И повторюсь, я очень люблю свою жену. Надеюсь, вам она тоже понравится…

Тем временем их светлость поймали удивительной толщины и красоты жабу, которую щедро уступили их сиятельству, ведь у того имелись карманы, несомненно, самой природой предназначенные для наполнения их камнями, раковинами или вот жабами. Часом позже, к молчаливому возмущению леди Нэндэг, жаба обнаружилась в корзинке с рукоделием и, освобожденная из плена шелковых нитей, была отпущена на свободу. Вечернее купание подопечные Урфина вынесли безропотно, видимо, восприняв аки заслуженную кару, и, присмиревшие, дрожащие, отогревались у костра под одним одеялом. Так и заснули.

…его девочка стала еще тоньше, еще прозрачней. И пахло от нее молоком, а она запаха этого стеснялась, и своей увеличившейся груди, и его заодно.

Отвыкла.

Или просто узы начали рассыпаться?

— Не смотри так. Я ужасно выгляжу. — Она вспыхнула румянцем и, когда Урфин обнял, тихо вздохнула: — Я по тебе соскучилась…

Узы? Пусть рвутся. Урфин создаст новые. А если вдруг не сможет, то… не станет мучить ее собой.

— Ты — чудо.

И его дочь — тоже. Глаза все-таки синие… может, позже позеленеют? Впрочем, если не позеленеют, то и не важно. Шанталь в любом случае совершенна.

Уже ради них стоит выжить.

Только пластина теперь еще холоднее, чем прежде. И взгляд подмечает больше, чем надо бы… например, непонятное беспокойство Тиссы. Она все никак не может найти себе места, мечется по комнате, заговаривает о чем-то постороннем, неважном и тут же теряет нить.

Смущается. Краснеет. Отворачивается.

И неловко спрашивать, что произошло. С каждой минутой неловкость ширится, пока вовсе не превращается в пропасть. Урфин даже видит трещину, пролегшую на кровати между ними, холодную, как растреклятая пластина. Он притворяется спящим, чтобы не мешать.

А Тисса, коснувшись волос, вздыхает. О ком?

Ничего. Утром он уйдет. Возможно, что насовсем.

Но Тисса встает еще раньше, набрасывает халат и выходит за дверь. Куда?

Не надо за ней ходить.

Но Урфин пошел. Недалеко. Дверь она не закрыла… сидит вполоборота. Белое плечо, острое, подростковое какое-то. Полусогнутая рука. Складки ткани… и Шанталь, занятая делом исключительной важности.

Все-таки дурость и ревность неискоренимы.

— Я не хотела тебя будить… и уходить тоже. Но она плакала. — Даже в полумраке Урфин видит румянец на щеках Тиссы. — И… и я найду кормилицу. Обещаю! Я знаю, что так не принято, что я должна была… я не хотела ее отдавать.