За ужином, в коем принимали участие и пленные генералы Пакто и Аме, генерал-адъютант Волконский, не в силах скрыть изумление, спросил:

– Ваше величество, зачем вы сделали это? Вы ведь рисковали своей жизнью…

Александр Павлович обворожительно улыбнулся, и, чуть помедлив, весомо сказал, показывая взглядом на пленных:

– Я хотел пощадить их.

И тут же перевёл взгляд на Ланжерона, но он уже был явно укоризненный.

Граф промолчал. Да и что тут можно было возразить? – «Ваше величество, я тоже люблю и жалею французов». Император сделал хитрый ход. Парировать было нечем. Но, уже укладываясь, Ланжерон всё-таки выдвинул перед адъютантом свою версию событий:

– Государь не желал моей победы при Фер-Шампенуазе.

Полковник Теребенёв понимающе кивнул.

Император Александр выбрал для себя и своей свиты в качестве места ночлега замок Бонди, находившийся в семи верстах от Парижа. Ланжерон со своим корпусом шёл прямо на Париж. Мармон и Мортье, отойдя от Фер-Шампенуаза, подошли к Парижу с южной стороны. Произошло это 17 марта 1814 года. В этот же день российский император прибыл в замок Бонди и с большим удобством там устроился.

18 марта 1814 началось сражение за Париж. 19 марта он капитулировал. Пока договаривались с французскими маршалами о сдаче Парижа, император Александр объезжал войска, расположенные вблизи Бельвиля и Шомона, и поздравлял их с победой. Он весь сиял. Лицо его светилось нескрываемой радостью. Действительно, город почтивесь был взят, но на монмартрских высотах стояли артиллерийские батареи, и они стреляли. Переговоры шли, император поздравлял, а батареи продолжали стрелять. И вдруг канонада смолкла. Воцарилась тишина. Париж замер. Граф Ланжерон во главе ударной колонны захватил высоты Монмартра, занятые остатками корпусов маршалов Мюрата и Мармона, составлявшими около двадцати пяти тысяч человек. Французы оборонялись исступлённо: пока они сохраняли контроль над высотами, Париж нельзя было считать захваченным.

На следующий день при въезде в столицу Франции император Александр подъехал к головной колонне корпуса графа Ланжерона. Граф стоял, окружённый своими адъютантами. Он им о чём-то рассказывал. Они, утирая невольные слёзы, дико хохотали. И вдруг смех резко оборвался – адъютанты заметили стремительно подбегающего императора. Ланжерон резко обернулся, но Александр уже стоял рядом.

Он лукаво и одновременно торжественно улыбался. В руке его было что-то зажато. Лица адъютантов всё ещё были неестественно вытянуты. Ланжерон смотрел спокойно, но выжидательно.

– Mr. leComte (господин граф) – сказал император, прямо глядя в выразительные зеленовато-карие глаза Ланжерона: он хотел найти в них волнение, но не находил его и был явно разочарован.

Всё так же глядя графу в глаза, ни на миг не отрываясь от них, Александр разжал руку – на ладони его оказался орден Андрея Первозванного. В лице Ланжерона не выразилось буквально ничего, но по лицам адъютантов пробежала лёгкая дрожь.

Уже не столь лукаво, но по-прежнему торжественно император продолжал:

– Vou avez perdu cela `a la hauteur de Monmartre, et je l'ai trouv'e (вы потеряли это на высоте Монмартра, а я это нашёл).

Граф Ланжерон вполне оценил императорский каламбур – он вздрогнул от нанесённого ему оскорбления. Граф отлично понял изящно упакованный садистский выпад императора, который ясно дал понять, что награждает, но за предательство, за предательство Франции, награждает за то, что французский аристократ помог русскому императору.

Ланжерон сухо, сдержанно поблагодарил Александра, и отошёл к адъютантам. Они стали поздравлять его. Граф взглянул на них зло и сердито, и вдруг увидел на их лицах искреннюю радость: они ничего не поняли.

После семидневного пребывания в окрестностях Парижа, Ланжерон с войсками двинулся обратно в Россию и получил командование четвёртым пехотным корпусом, стоявшим в местечке Дубна Волынской губернии, а затем получил под своё начало ещё и шестой корпус.