Я расскажу сейчас, как все это произошло.

На следующий день после того, как Хаютина-Ежова обедала с Шолоховым в «Национале», он снова был в редакции журнала и пригласил Хаютину-Ежову к себе в номер. Она согласилась, заведомо предчувствуя стремление Шолохова установить с ней половую связь.

Хаютина-Ежова пробыла у Шолохова в гостинице «Националь» несколько часов…

На другой день поздно ночью Хаютина-Ежова и я, будучи у них на даче, собирались уже было лечь спать. В это время приехал Ежов. Он задержал нас и пригласил поужинать с ним. Все сели за стол. Ежов ужинал и много пил, а мы только присутствовали как бы в качестве собеседников.

Далее события разыгрались следующим образом.

После ужина Ежов в состоянии заметного опьянения и нервозности встал из-за стола, вынул из портфеля какой-то документ на нескольких листах, обратившись к Хаютиной-Ежовой, спросил: «Ты с Шолоховым жила?» После отрицательного ее ответа Ежов с озлоблением бросил его в лицо Хаютиной-Ежовой, сказав при этом: «На, читай!»

Как только Хаютина-Ежова начала читать этот документ, она сразу же изменилась в лице, побледнела и стала сильно волноваться. Я поняла, что происходит что-то неладное, и решила удалиться, оставив их наедине. Но в это время Ежов подскочил к Хаютиной-Ежовой, вырвал из ее рук документ, ударил ее этим документом по лицу и, обращаясь ко мне, сказал: «Не уходите, и вы почитайте!» При этом Ежов бросил мне на стол этот документ, указывая, какие места читать.

Взяв в руки этот документ и частично ознакомившись с его содержанием, с таким, например, местом: «Тяжелая у нас с тобой любовь, Женя», «уходит в ванную», «целуются», «ложатся» и – «женский голос: – Я боюсь…», я поняла, что этот документ является стенографической записью всего того, что происходило между Хаютиной-Ежовой и Шолоховым у него в номере и что это подслушивание организовано по указанию Ежова.

После этого Ежов окончательно вышел из себя, подскочил к стоявшей в то время у дивана Хаютиной-Ежовой и начал ее избивать кулаками в лицо, грудь и другие части тела. Лишь при моем вмешательстве Ежов прекратил побои, и я увела Хаютину-Ежову в другую комнату. Через несколько дней Хаютина-Ежова рассказала мне, что Ежов уничтожил указанную стенограмму. В связи со всей этой историей Ежов был сильно озлоблен против Шолохова, и когда Шолохов пытался несколько раз попасть на прием к Ежову, то он его не принял.

Спустя примерно месяца два с момента вскрытия обстоятельств установившейся между Хаютиной-Ежовой с Шолоховым интимной связи Ежов рассказывал мне о том, что Шолохов был на приеме у Л. П. Берии и жаловался на то, что он – Ежов – организовал за ним специальную слежку и что в результате разбирательством этого дела занимается лично И. В. Сталин».

В уничтоженной стенограмме были подробности, не оставлявшие сомнений, что между писателем и супругой Ежова была сексуальная связь. От уничтоженной стенограммы остался только адресованный Берии рапорт, датированный 12 декабря 1938 года:

Ежов в этом рапорте еще «товарищ». Он еще на свободе, но гибель его уже предрешена. А Берии предстоит еще выяснить у Сталина, надо ли будет делать Шолохова одним из заговорщиков, вместе с Ежовым готовивших государственный переворот и убийство вождя, или достаточно будет ограничиться одним Бабелем.

Секретарь Ежова С А. Рыжова вспоминала позднее на допросе, ссылаясь на домработницу Ежовых, что в ЦК ВКП(б) на имя Сталина поступило будто бы заявление о троцкистском прошлом Евгении Соломоновны. Вероятно, именно в связи с этим Сталин вновь поставил перед Ежовым вопрос о разводе и на этот раз, судя по всему, в более категоричной форме. Во всяком случае, Ежов уже вполне серьезно предложил жене развестись, что привело ее в состояние глубочайшей депрессии. Не имеет смысла жить, сказала она своей подруге Зинаиде Орджоникидзе, если ей политически не доверяют. 21 ноября 1938 года, через шесть дней после ареста Гликиной и Зинаиды Авельевны Кориман, бывшего технического редактора журнала «СССР на стройке», Евгения покончила с собой в санатории имени Воровского в Москве.

Родных детей у Евгении Соломоновны и Николая Ивановича не было, и они взяли девочку-сироту из приюта. С возвышением Ежова в середине 30-х его жена стала одной из дам советского высшего света. Она держала литературный салон. По этому поводу Бабель заметил: «Подумать только, – наша одесская девчонка стала первой дамой королевства». В салоне Ежовой, где царила самая непринужденная обстановка, бывали писатели, люди искусства, журналисты. Шумное застолье, танцы под патефон. Об одной поездке к Ежовым на дачу летом 36-го вместе с Бабелем вспоминал певец Леонид Утесов: «Дом отличный… Всюду ковры, прекрасная мебель, отдельная комната для бильярда… Вскоре появился хозяин – маленький человек… в полувоенной форме. Волосы стриженные, а глаза показались мне чуть раскосыми» (Ежова еще не знали в лицо. – Б. С.). Сели за стол. Все отменное: икра, балыки, водка. Поугощались мы, а после ужина пошли в бильярдную… Ну я же тогда сыпал анекдотами! – один за одним… Закончился вечер, мы уехали… Я спросил Бабеля: «Так у кого же мы были? Кто он, человек в форме?» Но Бабель молчал загадочно… Я говорю тогда о хозяине дачи: «Рыбников! Штабс-капитан Рыбников» (герой рассказа Куприна, японский шпион. – Б. С.). На что Бабель ответил мне со смехом: «Когда ваш штабс-капитан вызывает к себе членов ЦК, то у них от этого полные штаны».

Неизвестно, в каком состоянии были штаны самого Ежова после того, как его посадили. Особенно когда Николай Иванович понял, что меньше расстрела ему ничего не грозит. Ведь любовный треугольник Ежов – Хаютина – Бабель чудесным образом трансформировался в террористический заговор с целью убийства Сталина и других руководителей партии и государства. Ежов на следствии утверждал (или повторял то, что диктовали следователи): «Близость Ежовой к этим людям (Бабелю, Гладуну и Урицкому. – Б. С.) была подозрительной… Особая дружба у Ежовой была с Бабелем… Я подозреваю, правда, на основании моих личных наблюдений, что дело не обошлось без шпионской связи моей жены…