Я притворился, что читаю новости в журналах «Ньюсуик», «Тайм» и других, но на самом деле я в основном вспоминал свой сон о том, как мама падает в бездонную черную яму под настилом.

Когда несколько часов спустя я вернулся домой, отец Макнами все еще молился. Глаза его были крепко зажмурены, кисти рук вцепились друг в друга так яростно, что даже побелели, губы шептали какие-то слова с устрашающей скоростью, виски блестели от пота.

К обеду он не вышел.

Когда я ложился спать, он все еще был на коленях.

Интересно, что можно говорить Богу столько часов?

Во время очередного визита Венди отец Макнами молился в гостиной; он делает это часами, даже тогда, когда я смотрю телевизор. Когда он молится, окружающее не существует для него. Он словно погружается в транс. Можно вылить ведро ледяной воды ему на голову, а он даже не пошевельнется.

– А вы что здесь делаете? – спросила Венди, увидев его.

– Он молится, – ответил я, так как отец Макнами не поднял головы. – Пойдемте на кухню.

– Почему он молится в вашей гостиной, Бартоломью?

– Он всегда молится там.

– С каких пор?

– С тех пор, как поселился у меня. Он сложил с себя сан, и теперь…

– Отец Макнами! – завопила Венди.

Когда никакой реакции не последовало, она подошла к нему и трижды дернула его за руку.

Отец Макнами приоткрыл один глаз, как будто все это время только притворялся, что молится, и спросил:

– Да?

– Что здесь происходит? – спросила Венди.

– Я поселился у Бартоломью.

– Зачем?

– Это связано с одним старым делом, которое не имеет к вам отношения.

– Не вижу в этом ничего хорошего.

Отец Макнами вздохнул:

– Вы так молоды, Венди. Меня восхищает ваша молодость и горячность.

– Вы просили меня помочь Бартоломью обрести независимость…

– И что?

Он поднялся на ноги, посмотрел в потолок и сказал:

– Прости меня, Боже.

– Мы так не договаривались, – сказала Венди.

– Давайте поговорим на улице, если не возражаете.

Они вышли из дома и стали разговаривать на тротуаре. Я видел их через окно, но не слышал, о чем они говорят. Отец Макнами все время утвердительно кивал. Венди наставляла на него обвиняющий палец. Это продолжалось минут пятнадцать.

Кончилось тем, что отец Макнами куда-то ушел.

Венди сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, поднимая и опуская плечи, потом заметила, что я смотрю на нее через окно. На лице у нее промелькнуло сердитое выражение, но затем она улыбнулась и направилась в дом.

– Поговорим в кухне? – спросила она, войдя, и, не дожидаясь ответа, прошествовала туда мимо меня. Это было непохоже на нее.

Она сняла свое пальто военного покроя с цветочным узором и повесила его на спинку маминого стула. Мы сели за кухонный стол, но птицы на этот раз не пели, что можно было расценить как некий знак.

– Вы хотите, чтобы отец Макнами жил с вами? – спросила Венди.

Ее оранжевые брови сдвинулись, смяв друг друга; оранжевые волосы были стянуты назад в конский хвост; веснушчатые уши были насквозь пронизаны солнечным светом и казались прозрачными.

– Мне он не мешает, – сказал я.

– Это не ответ.

Я пожал плечами.

– Отец Макнами, похоже, немного не в себе. Вы не замечали ничего странного в его поведении?

Я опять пожал плечами, потому что замечал, но не хотел говорить ей об этом. Возможно, мне не хотелось оставаться одному, и я понимал, что отец Макнами, скорее всего, уйдет, если я выскажу такое пожелание. Мои ощущения было непросто выразить, и я предпочитал отмалчиваться.

– Я понимаю это как знак согласия, – прокомментировала мое молчание Венди. – Послушайте, Бартоломью, я помню, что рекомендовала вам найти подходящую стаю и подружиться с кем-нибудь. Мы выяснили вашу цель на ближайшие три месяца: выпить пива в баре с каким-нибудь подходящим по возрасту человеком, так?

Я кивнул.

– Мне кажется, тот факт, что отец Макнами поселился здесь, не способствует достижению этой цели.

– Почему?

– Вы провели первые сорок лет жизни с матерью и заботились о ней. Не прожили вы самостоятельно и двух месяцев, как к вам вселяется мужчина значительно старше вас. Вам не кажется, что складывается определенная схема?

Я не мог взять в толк, что за схему она имеет в виду, и чувствовал себя неандертальцем. Уверен, что Вы, Ричард Гир, понимаете ее гораздо лучше и, возможно, увидели эту проблему еще два-три письма тому назад.