Мы сняли один номер на троих и заплатили за двое суток. Пока мы занимались процедурой оформления, Макс нервно расхаживал по залу взад и вперед. Ему так не терпелось отправиться утром в Кошачий парламент, что он хотел лечь спать как можно скорее, чтобы меньше мучиться в ожидании.

– Все оформлено, можете занять номер, мистер Нейл, – сказал мне портье и вручил два ключа.

В номере на четвертом этаже Макс немедленно стал готовиться ко сну и облачился в пижаму, украшенную кошачьими силуэтами и красной надписью на груди, объясняющей, что это «кошачья пижама». Затем он почистил зубы, умылся и нырнул в ближайшую к окну постель.

– Пора, блин, спать, – объявил он.

– Макс, сейчас только восемь, и мы еще не ужинали, – сказала Элизабет, но Макс уже храпел.

– Пойдем поужинаем все-таки? – предложил я.

Элизабет кивнула.

Мы закутались как следует и вышли на заснеженную улицу. Резкий ветер с реки Оттавы хлестал в лицо.

– Похоже на Англию, – заметила Элизабет, когда мы проходили мимо здания парламента. – Часы на башнях и все прочее.

– Ты была в Англии?

– Нет. А ты?

– Никогда.

– Но ты согласен, что тут похоже на Англию?

– Наверное.

Довольно долго мы шли бесцельно, знакомясь с городом, чувствуя холод на щеках. После езды в автомобиле было приятно пройтись.

Элизабет остановилась перед кафе, в витрине которого были выставлены все фигуры китайского зодиака, а позади них восседал, скрестив ноги, толстый нефритовый Будда.

– Может, здесь поедим?

– Давай, – согласился я, и мы вошли.

Элизабет заказала китайскую лапшу, и я тоже. Мы сидели в молчании, ожидая, когда принесут еду, и слушая музыку. Похоже, это было что-то азиатское – пронзительные флейты и нечто вроде унылой шарманки.

Я подумал, что, может быть, китайская лапша в Канаде будет по вкусу не такой, как в Штатах, но она оказалась такой же.

После китайской лапши нам принесли печенье-гадание.

На печенье Элизабет было написано:

в гармонии плохо только то, что она по определению кратковременна.

Мне досталось:

друг – это твой подарок самому себе.

– Что это вообще значит? – спросила Элизабет.

Я только пожал плечами.

Мы посидели в кафе еще какое-то время, допивая зеленый чай, который подали в черном чайнике, имевшем форму дракона. Чай мы наливали в маленькие белые чашки с нарисованными на них синими китайскими символами.

– Как ты думаешь, почему мы оказались в Оттаве вместе? – спросил я. – Какой в этом смысл?

Элизабет ничего не ответила и отвернулась к окну, глядя на проезжающие машины. Лицо ее казалось окаменевшим.

Когда я заплатил по счету, она встала, я за ней, и мы стали бродить по заснеженному городу.

Элизабет не раскрывала рта, и я тоже.

Мы просто ходили.

И ходили.

И ходили.

И хотя я замерз, об этом я тоже не стал говорить, потому что мне хотелось ходить так с Элизабет вечно, и я боялся сделать или сказать что-нибудь такое, что преждевременно прекратило бы нашу прогулку.

Элизабет, казалось, глубоко задумалась о чем-то; я чувствовал, что лучше ничего не говорить, – и не говорил.

В холле отеля она спросила, не хочу ли я выпить с ней что-нибудь в баре, и я сказал: «Конечно» – даже прежде, чем осознал, что последняя из оставшихся у меня жизненных целей сейчас будет достигнута.

Элизабет заказала мартини «Кетель-уан» со льдом и дополнительными оливками. Я не имел представления об этом коктейле, но заказал его же.

Подали напитки, я расплатился за них кредитной карточкой отца Макнами.

Мы сидели в кожаных креслах причудливой формы; бармен принес блюдо с плитками фруктово-ореховой смеси и поставил его перед нами на маленький столик, не достигавший по высоте наших коленей.

– Будем бодренькими! – произнесла Элизабет, подняв свой бокал.

Хотя голос у нее был совсем не бодрый, я тоже поднял бокал, и мы соприкоснулись краями, совсем как показывают по телевизору.

Я пригубил напиток. В основном ощущался вкус соленых оливок, но алкоголь обжигал горло, и это было приятно.

Я впервые пил алкогольный напиток с женщиной, но оказалось, что в этом нет ничего особенного – совсем не то, что я ожидал.

Я еще раз пригубил коктейль, Элизабет сделала уже несколько глотков.

Наступило неловкое продолжительное молчание. Я чувствовал, что в Элизабет происходит какая-то внутренняя борьба.

Неожиданно она достала из сумочки оранжевый пузырек с таблетками и поставила его на стол рядом со своим бокалом.

– Что это? – спросил я.

– Это мое средство ухода.