– Не понимаю.

– Неужели?

Я помотал головой.

– Нам с Максом некуда деться. У нас нет дома, нет родственников. Я обещала брату, что на его сорокалетие свожу его посмотреть Кошачий парламент. Завтра я выполню это обещание. Но потом у нас не остается никаких вариантов. Я устала, Бартоломью, я действительно устала.

Тут уж до меня дошло, что имеет в виду Элизабет. Я схватил пузырек и сказал:

– А что, если ты переедешь жить ко мне? Вместе с Максом. Будем жить, как одна семья.

– И что ж это за семья будет?

– Самая лучшая, какая может быть, – ответил я.

Она улыбнулась и посмотрела на пол:

– Спасибо, но ты просто стараешься меня утешить.

– Чем это плохо? Как знать, может быть, все, что произошло, – мамина смерть от рака, наша случайная встреча с Максом, наше одновременное решение поехать в Канаду, мои посещения библиотеки, где ты работаешь, тот факт, что ты отличаешься от других, и даже смерть отца Макнами, – может быть, все это было не случайно, все вело к тому, чтобы мы были вместе, втроем.

– Ты сознаешь, как дико это звучит?

– Почему? Я просто перечислил все, что случилось с нами, и сделал определенные выводы.

Я сам не мог поверить тому, что произнес это с такой уверенностью. Должно быть, это все-таки Ваше влияние, Ричард Гир.

– Я никогда не встречала таких людей, как ты, Бартоломью, – сказала она, мешая в бокале трубочкой с насаженной на нее оливкой. – Я восхищаюсь твоей почти безграничной добротой. Но, к сожалению, чтобы выжить в этом мире, одной доброты мало.

Я понимал, что она имеет в виду, но понимал я и то, что мамина философия – это мощное оружие, и решил, что самое время применить ее на практике.

– Я очень хотел бы, чтобы ты жила со мной, Элизабет, – сказал я. – Это вполне осуществимо. Мне хочется в это верить, потому что альтернатива, – я потряс пузырек с таблетками, – слишком непривлекательна. Почему бы тебе не поверить мне? Что ты теряешь? Мы завели бы кошку для Макса. Он мог бы работать в кинотеатре, ты могла бы по-прежнему помогать в библиотеке, я мог бы…

Тут я запнулся, потому что я не знал, чем я мог бы заняться. Все, что я делал до сих пор, – это ухаживал за мамой и был ее сыном. А сейчас я обещал стать кем-то гораздо большим, чем я был. Опять притворство.

– У меня все плохо, – сказала Элизабет. – И у Макса тоже. Мы покалеченные люди. Со мной не может быть ничего, кроме проблем. Ты же и сам должен был уже понять это. С нами трудно.

– И я покалеченный! И со мной одни проблемы! Полная неразбериха! Это прекрасно!

– В этом нет ничего прекрасного! – Элизабет уже чуть ли не кричала.

Было ясно, что это мучает ее уже давно – слишком давно – и надежд у нее в запасе осталось мало.

– Все это очень плохо! Я не могу позволить себе рассчитывать на что-либо прекрасное. Прекрасное существует не для таких людей, как мы, Бартоломью. Приемлемое. Я хочу всего лишь приемлемого. Если бы я могла наладить приемлемую жизнь, я была бы очень рада. – Она покачала головой и уставилась на свои колени.

Я видел, как ее губы беззвучно шевелятся за завесой каштановых волос – она опять спорила сама с собой. Неожиданно она подняла голову и сказала:

– Я не думаю, что могла бы совершить этот уход. Я не могла бы бросить Макса одного. А теперь я взваливаю свои проблемы на тебя.

Она покачала головой, посмотрела на потолок, затем опять уставилась на свои колени.

Некоторое время мы молча потягивали мартини.

И тут мне в голову пришла идея, на первый взгляд бредовая, но я решил тем не менее осуществить ее, потому что я чувствовал, что наступил такой момент, когда мне надо стать кем-то б'oльшим, чем я обычно являюсь.

– Представь себе, что я – это ты, – сказал я Элизабет. – Если бы это было в фильме, то в ответ на мое предложение жить всем троим вместе как одна семья ты ответила бы следующим образом. – Я перешел на девичий фальцет, утрированно драматический голливудский голос Вивьен Уорд или Джулии Робертс: – Предположим, Бартоломью, мы примем твое великодушное предложение. Ты уверен, что это получится? Подумай как следует. Нам не требуется много, как мы можем требовать чего-то? Но уверен ли ты, что мы сможем вести приемлемое существование; ведь я в этой жизни стремлюсь всего лишь к приемлемому существованию. – Тут мой голос почему-то задрожал: – Больше я ничего не прошу. Мы с Максом непривередливы, но жизнь обошлась с нами слишком круто. Поэтому скажи мне честно, Бартоломью, веришь ли ты в то, что приемлемое существование возможно?

Элизабет допила коктейль.

– На самом деле никакие пришельцы не похищали меня. – Она убрала волосы от лица. Ее трясло. – Врачи позвонили Максу в Вустер, когда я приходила в себя в больнице, потому что в моем страховом свидетельстве он был указан как ближайший родственник. Он тут же приехал поездом в Филадельфию и чуть с ума не сошел, увидев меня. Макс простоват, но у него большое сердце. Это не пустые слова. Он не понимает, что в мире с людьми происходит что-нибудь страшное ежедневно. Ужасное. Вроде… вроде… – Она опустила голову, и волосы опять закрыли ее лицо. – Это были пьяные дикари, они даже не предстали перед судом. Макс не мог смириться с этим. Но как ты можешь уберечь свою сестру от столь страшного непредсказуемого несчастья, как нападение на берегу реки Делавэр в холодный осенний вечер? Нападения, в результате которого у нее по ногам текла кровь? И вот, чтобы хоть как-то успокоить его, мы вместе сочинили в больнице эту историю про пришельцев – прямо как какие-нибудь малыши. Он настоял на том, чтобы переехать ко мне на случай, если придется опять защищать меня от пришельцев, и так эта выдумка стала частью нашей жизни. Но, с другой стороны, можно ведь посмотреть на это и как на трогательную историю отношений брата и сестры…