Элизабет посмотрела на меня наполовину несчастным и наполовину счастливым взглядом и улыбнулась вымученной улыбкой.

Я кивнул, потому что понимал, что это надо сделать, хотя внутри был потрясен, и к тому же меня раздирали сомнения. Я даже не знал, кто оплачивает счета за мамин дом, и теперь, после смерти отца Макнами, вряд ли мог узнать это; к тому же я вовсе не был уверен, что приемлемое существование возможно для меня самого, не говоря уже о нас троих.

Собственно говоря, я ничего не знал наверняка.

Но я решил, что могу и на этот раз притвориться ради Элизабет – притвориться, что я сильнее, чем я был на самом деле, потому что в данный момент от меня требовалось именно это. Я притворился, что я сильный, и постарался выразить Элизабет сочувствие. Я надеялся, что мама и отец Макнами были бы горды мной. Я уверен, что далай-ламе понравилось бы все, что я делал в этот вечер. Элизабет начала плакать, и даже не просто плакать, а неудержимо рыдать, так что я обнял ее и тоже начал плакать, потому что я очень тосковал по маме, и отца Макнами тоже не было, и я только начал осознавать, что это бесповоротно, что у меня никогда уже не будет отца и не будет тайны, которая перестала быть тайной, и я думал о том, что Элизабет не была похищена пришельцами, а пережила нечто более страшное, чем налет подростков на наш дом, которые писали и какали на наши постели и засунули образ Христа Спасителя в унитаз… и о том, как мы все оказались в Канаде, и почему мы живем так странно, совсем не как остальные нормальные люди.

Могли ли мы ждать чего-то хорошего?

Пока Элизабет рыдала у меня на плече, я решил, что доверюсь принципу «нет худа без добра» независимо от того, правда это или нет, – доверюсь настолько, чтобы предпринять конкретные шаги, даже, может быть, найду какую-нибудь работу, чтобы подарить Элизабет сказку, как Вы, Ричард Гир, столько раз делали в своих фильмах.

Мама не дождалась сказки, так, может быть, Элизабет дождется?

Может быть.

– У вас все в порядке? – раздался голос бармена. Я поднял голову, и прядь волос Элизабет попала мне в рот. Несколько человек, находившихся в баре, смотрели на нас во все глаза.

Увидев, что на нас все смотрят, Элизабет выбежала из бара. Я побежал за ней.

В лифте я не знал, что мне делать.

Элизабет продолжала плакать, и хотя она плакала теперь тихо, я чувствовал, что она не хочет, чтобы я к ней прикасался, успокаивал ее и вообще разговаривал с ней. Лицо ее было ярко-красным, из носа вовсю текло, хотя она все время вытирала его рукавом.

Я молчал.

Около дверей нашего номера она взяла себя в руки и сказала:

– Не стоит будить Макса, согласен? Пусть он спит спокойно и ничего не знает. Завтра у него большой день. Пусть это будет праздник для него. Договорились? Это все, что у нас осталось. Пусть это будет праздник для всех нас. Ты согласен?

Я кивнул.

Она вставила карточку в прорезь, зажегся маленький зеленый треугольник, но она медлила открывать дверь и обратилась ко мне с вопросом:

– Если мы будем спать с двух разных сторон постели, ты обещаешь не сдвигаться в мою сторону? Обещаешь, что будешь сохранять между нами дистанцию хотя бы в фут?

– Обещаю, – сказал я.

– Мы можем жить у тебя в доме, пока не определимся окончательно?

– Да. Я очень хочу, чтобы вы жили у меня – без всяких сроков.

– Ты обещаешь? Ты не передумаешь?

– Никогда.

Элизабет кивнула, и я заметил, хотя она и пряталась опять за своими волосами, что она вроде как подмигнула мне обоими глазами.

Это было похоже на то, как если бы она загадала желание и скрепила его двойным подмигиванием, – по крайней мере, мне это так представлялось.

Мы вошли в комнату, но свет зажигать не стали.

Она переоделась в ванной, а я тем временем надел пижаму.

Затем я высыпал содержимое ее оранжевого пузырька в унитаз и спустил воду. Я не хотел оставлять ей никаких средств ухода.

Она выбрала правую сторону кровати, я пристроился на левом краю.

Я не позволял себе уснуть, чтобы не нарушить обещание и не перекатиться во сне, коснувшись Элизабет.

Я слушал дыхание их обоих и смотрел на зеленые инопланетные цифры электронного будильника.

В 4.57 Элизабет прошептала:

– Бартоломью?

– Да? – прошептал я.

– Прости, если я задурила тебе голову сегодня вечером.

– Ты не задурила.

– Правда?

– Правда.

В 5.14 она прошептала:

– Спасибо.

– Тебе тоже спасибо, – ответил я.

Так мы пролежали в темноте еще два часа, пока Макс не проснулся и не стал прыгать между нами на нашей кровати, безостановочно вопя: «долбаный кошачий парламент! долбаный кошачий парламент!»

И, должен признаться, неукротимый мальчишеский энтузиазм Макса значительно повысил мое настроение, несмотря на все пережитое.

Хорошо, когда у тебя есть друзья.

И до меня стал доходить смысл предсказаний на печенье, который я сначала не понял.