Черные брови Георгоса сошлись на переносице.

— Ты брала глажку, чтобы купить мне это?

Иви задержала дыхание и прикусила губу.

— Да, — виновато выдавила она.

— Да зачем же? У тебя ведь достаточно денег Я же тебе дал.

Иви втянула в себя воздух и решительно подняла подбородок.

— Я не собиралась покупать этот подарок на твои же деньги, — произнесла она с завидным самообладанием, но внутри у нее все сжалось и заледенело.

— И как ты получила эту работу?

— Эмилия заплатила мне, вместо того чтобы отсылать белье, как обычно, и я взяла кое у кого из соседей.

— У соседей, — протянул он, покачивая головой. — О господи!

Установилась неловкая тишина, слышалось только покашливание Алис, и тут Иви почувствовала, как в ней закипает злость. Если он испортил всем день, она ему тоже кое-что выскажет.

Но, казалось, Георгос держится вполне спокойно.

— Мама, — попросил он, — нельзя ли нам немного побыть с Иви наедине?

Лицо Алис отразило сильное беспокойство.

— Ты… ты ведь не собираешься ссориться, правда? Не на Рождество же?

— Ни в коем случае, — ровным голосом ответил он. — Я просто хочу переговорить с Иви с глазу на глаз. Эмилии не требуется помощь на кухне?

С явной неохотой Алис удалилась, бросив на него взгляд, исполненный тревоги.

— Ну вот что, — с усталым вздохом начал Георгос. — Не будешь ли ты так любезна сказать, каким образом соседи узнали, что гостья моего дома желает заняться глажкой?

Все еще кипящая злость лишила ее раскаяния и заставила бросить вызов.

— Я опустила объявления в почтовые ящики, — дерзко призналась она.

— Ты опустила… — раздувая ноздри и сверкая глазами, он взорвался: — Господи боже, что на тебя нашло? У тебя гордости нет? А обо мне ты подумала, о моей гордости? Ты же мне жена, черт подери!

— Нет, не жена, — возразила она.

Ее внешнее спокойствие только распаляло приступ ярости, вырвавшейся из-под контроля.

— Не настоящая. Никто на этой улице и знать не знает, что мы устраивали эту липовую церемонию, а я им, конечно, не сообщала. Наверное, они думают, что я бедная родственница.

— Что ничуть не лучше, — отрезал он. — Как ты думаешь, о чем они говорят между собой? Этот негодяй Павлиди такой скупердяй, что его бедной кузине, или племяннице, или кем там они тебя считают, приходится гладить белье, чтобы свести концы с концами.

Иве вспыхнула.

— Я… я об этом не подумала.

— Догадываюсь. Не представляю только, почему Эмилия и мать позволили тебе сотворить такое!

— Они вовсе и не позволяли. Я сама так сделала, и все тут. И потом, по-моему, они думали, что на это требуется характер.

— Никто не говорит, что у тебя нет характера, Иви. Но существует предел моему попустительству. Черт что же мне теперь с тобой делать?

— Одно из двух, — сказала она, и голос ее окреп, как только она решила воспользоваться случаем и претворить в жизнь идею Риты. — Можешь со мной развестись и дать мне жить своей жизнью. Или… или…

— Или что? — Он нетерпеливо рыкнул. Иви сглотнула. Двум смертям не быть, подумала она.

— Или сделать меня своей настоящей женой!

Следующие несколько секунд стоили многого. Лицо Георгоса на мгновение потрясение застыло, потом он как-то странно содрогнулся, словно ему было необходимо физически стряхнуть с себя внезапную оцепенелость. Но и после этого еще немного помолчал, не сводя с нее озадаченных голубых глаз.

— Смею спросить, что кроется за столь восхитительным предложением? Только не говори никаких глупостей по поводу того, что ты вдруг в меня влюбилась, потому что мы оба знаем, что это не так.

— Я не стала бы возмущать твой разум таким высказыванием. — Иви старалась, чтобы голос у нее звучал ровно, хотя решимость в нем быстро угасала. — Я… я не думаю, что вообще полюблю кого-нибудь. Но… мне бы хотелось когда-нибудь выйти замуж, иметь семью и… ну… когда я потеряла ребенка, ты тоже казался огорченным, и я подумала, возможно, тебе тоже хочется, чтобы в доме появился малыш. Если мы женаты и, кажется, преодолели нашу глупую вражду… почему бы… если… если…

Голос Иви становился все тише по мере того, как у него на лице проступала насмешливая ухмылка.

— Значит, Рита с тобой уже говорила, так? — понимающе спросил он.

Только бы она не выглядела такой виноватой!

— Так я и думал, — продолжил Георгос. — Господи, теперь мне понятно! По-видимому, она разливалась соловьем, как первая жена, эта стерва, меня огорчила, отказавшись подарить мне детей! Тут-то твое нежное и щедрое сердце преисполнилось жалости к бедному бездетному Георгосу, каковая и породила такое потрясающе жертвенное предложение. Неважно, что это самое сердце все еще принадлежит бедному, ушедшему от нас брату! Неужели ты думаешь, что я воспользуюсь случаем и заполучу то, что по праву должно было бы принадлежать ему? Каким же человеком ты меня считаешь?