— Молчит, — шепчет Марина, словно боясь, что услышит ее Василько и осердится на болтливость. — Как случилось с ним горе, с того часу и со мною слова не молвил.

— Еще бы! На весь край слава мастеру, легко ли ему стерпеть позор?

— Охти! Что-то будет? Неужто и впрямь кабала? — Поглядим, может, оно зря…

— Чирей не сядет зря. Как змей этот поп… Кончину бы ему непоказанную!

На третий день Василько с утра пропал из дому. Марина не объявила о том на погосте. «Небось в борах», — утешалась догадкой.

Василько вернулся поздно, уже в сумерках. Молча размотал на ногах оборы, сел к столу. На исхудавшем лице его резко обозначились скулы, борода спуталась; ласковый и веселый взгляд кричника опустел, стал жестким. Смотрит Василько и будто не видит ничего вокруг.

Марина собрала еду.

— Плюнул бы ты, Василько, на попа! — не вытерпела, сказала она. — Гляди-ко, что с тобой сталось… На себя не похож.

— Забыл бы, Маринушка, да не могу, — сказал и глубоко вздохнул Василько. — Грызет тут, — он приложил руку к груди. — Места не найду.

— Не убыло ведь тебя.

— То-то что не убыло, — горько усмехнулся Василько. — Лучше бы мне, как в поход на свеев ходил, голову положить на поле.

Стукнула калитка, и вслед заскрипели ступеньки лестницы. В избу вбежал Путко.

— Путко! — дивилась Марина позднему приходу парнишки.

— К Васильку я. Дед Левоник послал.

— Встал он?

— Встал нынче… С займища от устья бочешник приходил, скобель да топор просил ковать. Сказывал бочешник-от: в городок на Шелони сегодня княжий поезд прибыл. Снасть ловецкую привезли.

— А князь… в городке? — оживился Василько. — Видел его бочешник?

— Небось видел.

— К добру бы весточка! Вутре схожу на устье.

— Ох, горе! — вздохнула Марина. — Зачем идти-то, Василь?

— Может, князя увижу… Пожалуюсь на владычных.

— Хуже не сталось бы. Нам ли, смердам, жаловаться! От владыки кто заступит?

— Попытаю, — промолвил Василько. Взгляд его снова стал жестким. — Чем я виноват? И не о себе я, Марина, молвлю, скажу о том, что на погосте было. Собирался, скажу, ты, княже, поглядеть наши домницы, видеть мастеров наших — воля твоя, полюбуйся! По умыслу деда Левоника кузнецы в Новгороде секиры нынче куют, уж не за то ли, не за искусную ли хитрость мастера наградил его позором владычный поп?

— Скажет ли князь противу владычных?

— С какой поры мы холопы? — не слушая Марину, будто размышляя вслух, продолжал Василько. — Испокон веку вольный погост наш. Земля наша не вотчинная и грамот кабальных на нас нет. Самовластье учинил поп.

— Сердце тревожится, Василь, — Марина утерла слезу. — Не новую ли оно беду чует? А ну как схватят тебя… Княжие-то порубы глубже владычных.

— Авось не схватят, а хоть и так — скажу правду. Утром, на свету, пойду в городок.

…Княжие ловчие садились на коней, когда у городка появился Василько. Увидев сборы, он оробел. В походе на свеев Василько близко видел князя. Александр говорил с ним. И здесь, в городке, случись то до приезда на погост вотчинного попа, Василько смело подошел бы к Александру Ярославичу. Но не искусным мастером явился нынче Василько в городок, а холопом владычным; не изделие свое принес он — обиду на попа, правителя вотчинного. Если б только ему поп нанес обиду, может, стерпел бы Василько, но почто ввержен в позор старый Левоник?

Из ворот городка выезжали ловчие. Василько узнал их по сетям и капканам, притороченным к седлам. Он искал взглядом князя, но его не видно. Васильку вспомнились слова Марины: «Нам ли, смердам, жаловаться? От владыки никто не заступит». Все же, как ни тяжко было Васильку сознавать свою безысходность, но не уходил. Пропустив ловчих, в городке не закрыли ворот. Василько подошел ближе. Он хотел войти внутрь, но остановил страх. А вдруг князь пройдет мимо, не узнает?

Пока Василько стоял, теряясь в раздумьях, из ворот появился плотный, с пышной окладистой бородой пожилой ратник. Серый из грубого домашнего сукна кафтан, надетый на нем, еле достигал колен; ратник шел, слегка переваливаясь и так крепко ставя ногу, словно заранее угадывал каждую неровность пути.

В ратнике Василько узнал дворского Клима. Клим, увидев кричника, остановился.

— Василько! — окликнул. — Что ж ты, мастер, по-за городу бродишь, аль забыл дорогу в ворота? — Клим засмеялся.

— Князя Александра Ярославича хочу видеть.

— По-за городу не живет князь, — начал было Клим, но, увидев похудевшее, озабоченное лицо кричника, спросил — Слышно, Василько, и ваш погост не обошли владычные?

— Не обошли. Долгую память оставили.

— Не о том ли князю твоя речь?

— И да и нет. Не о себе хочу молвить, о деде Левонике, о жителях наших, — ответил Василько. — Знаешь ты хитрое искусство Левоника… Нынче не поднимает он головы. Лютовал над мастером владычный поп, зло лютовал. Не заступит князь — сгибнет кричное дело на Мшаге, погаснут домницы, зарастет крапивой и осотом место, где крицы варили.

— Невеселую ты весть молвил, Василько, — сочувственно сказал Клим. — Князь в городке, но собрался он — и все княжие — на ловища в боры. Кони стоят оседланные. Ни князь, никто из ближних княжих не знают тебя…