— Новгородским воеводам впору торг торговать, не к спеху поход им. Суздальские полки возьмут на щит Юрьев.

— Почто хвалишься перед битвой, княжич? — взглянув на Андрея, хмуро проворчал сидевший рядом с ним, не принимавший до того участия в споре воевода Ерофей Чука. — Не похвальбами, а делами своими ищут победу витязи.

— То витязи, Чука, а не гости торговые, — выкрикнул Андрей. Он привстал было, но пошатнулся и тут же сел на свое место. Вдруг показалось ему, что лица всех, кто сидит перед ним, отодвинулись, перед глазами поплыл туман. Потом из тумана выступило лицо Чуки. Оно близко-близко и такое же спокойное, каким видел его Андрей в начале пира. Андрей почувствовал: кто-то положил ему на плечо руку.

— Выдь из-за стола, Андрейка! — громко прозвучало над ним. — Мед осилил тебя. Завтра разбужу. За слово глупое прощения попросишь у моих воевод. Заупрямишься — отошлю к батюшке. Олексич, проводи князя Андрея в его горницу!

Кто молвил? Кто приказывает ему, князю? Ах, это брат… Александр. Андрея охватила досада. Хотел крикнуть, что не властен Александр сказывать свою волю сыну Ярослава, но не крикнул, только промычал что-то и уронил на стол голову. Потом подняли его… Рядом раздался чей-то смех. Смеются над его слабостью. И сквозь этот смех в самое ухо Андрею кто-то шепчет: «Не пристало витязю пьянеть от чаши хмельной». Андрей рассердился. Он крикнул так громко, что, казалось ему, заглушил криком шум пира: «Не пьян я. Не страшна мне чаша… Завтра выступлю со своим полком на Юрьев…»

Тихо стало вокруг. И гридня исчезла.

— На Юрьев идти не страшно, княжич, — говорит кто-то рядом. Кто молвил? Ах да-а… это Олексич. Олексич хорошо сказал на пиру, речь его понравилась Андрею.

— А что… Что страшно? — спросил.

— Страшно отвечать князю Александру Ярославичу, — Олексич почему-то не засмеялся, будто не в шутку слово молвил.

— Ия князь… — начал было Андрей, но тут ему представилось разгневанное лицо брата, его глаза под сурово опущенными бровями. Оно живо напомнило Андрею лицо отца. И говорит Александр, когда разгневается, как отец, и взгляд у него, как у отца… Андрей увидел, что он не на пиру, а у себя в горнице. Свеча горит на столе. В горнице только он да Олексич.

— Охмелел ты, княжич, — говорит Олексич. — Наговорил невесть что… Огневался на твои речи Александр Ярославич.

— Что… я молвил?

— Не время вспоминать о том. Почивай!

Наступали сумерки. Звезд еще не видно, но над Запсковьем высоко-высоко заблудился в синем просторе одинокий серпик месяца. На дворе толпятся воины. Оттуда доносятся смех, шум, веселые выклики.

Оставив Андрея, Олексич не пошел в гридню к пирующим; он миновал переход и выбрался на дворовое крыльцо. Там оказался сотник Устин. Подставив студеному ветру непокрытую голову, Устин стоял возле перилец и смотрел на забавы воинов.

— Устин! — позвал Олексич. — Аль и тебе показалась тяжела пенная?

— Не чаша тяжела, Олексич, — оглянулся Устин. — На ногах я крепок. Любуюсь на потеху молодецкую… Эй, Васюк! — вдруг крикнул Устин. — Не позорь княжих секирников! Удал молодец, — Устин похвастался перед Олексичем.

— О ком речь?

— Новгородец наш, Василий Сухой… Охальником жил на Новгороде, а явился в секирный полк — стряхнул старое. С псковичем Антошем Лосковым борется… А перед Антошем трех молодцев на спину положил.

Олексич узнал Сухого. Доброго слова не слыхал о себе Сухой на Новгороде, стоеросом звали, а нынче Устин его хвалит. В толпе воинов, окружавшей борцов, видно Савву, Игната-гвоздочника, Лукмашку… Лукмашка пришел из Русы. Ростом он ровня Сухому и силы доброй. По одному отбирал Устин ратников в секирный полк. Все они высоки, под стать своему сотнику, силачи. Устин гордился их удалью.

В гридне, когда Олексич вернулся туда, давешний спор утих. Князь Александр спрашивал у псковичей — Ивана Колотиловича и Володши — о ближних путях из Пскова на Юрьев, об озере на рубеже.

— От Юрьева к озеру, — услышал Олексич голос Александра, — коль идти прямо, где будет достигнут берег?

— На Узмени, княже, — ответил Колотилович. — Близ Вороньего Камня.

— А где Теплое озеро?

— Узмень люди называют Теплым озером. Идет она от Чудского озера до Талабского [51] , что подступает к Пскову.

— Широка ли Узмень и крепок ли лед? — спросил Александр. — Замерзает ли она, если зовут ее Теплым озером?

— Ино место на Узмени версты на две от берега до берега, ино на семь верст считают. Мелка вода на Узмени; когда лето — тепла, по то и зовут Узмень Теплой. А замерзает Узмень раньше Чуди и Талабского, лед крепок… О сю пору на нем город руби с валами и стрельницами, — ответил за Колотиловича Володша.

— Лесные ли места на Узмени по русскому берегу?

— Разно, княже. От устья Желчи — по берегу Чуди и на мысу близ Вороньего Камня, где починается Узмень, там боры, а к Талабе — низкий берег… Болот много и места не лесные. Береза там, осинник да ива. Жилье редко встретишь.

— К Вороньему Камню хаживал ты, Володша?

— Бывало, хаживал. Перед походом ливонским ладьями шли на Омовжу, к Юрьеву. У Вороньего Камня сушили весла. Отмель там, галечник, а на островишке бор. И не сказать, княже, сколько живет на островишке ворон — тьмы темь. Поднимутся — небо закроют. Корму вороньего на островишке много. Погонит ветер волну, она и плеснет рыбу… Далеко, на галечник. Вода уйдет, а рыбе некуда. Тут и кормится птица. Жительства на Вороньем Камне нет. Избенка там стояла в бору на ловище Олфея Сенковича с Желчи… А после ливонского похода пропала и та избенка.