Почувствовал прикосновение ее руки. Неужто она?..

Открыл глаза, Любаша, встревоженная, в тонком летнике с наброшенной на плечи шубкой, склонилась над ним.

— Любаша!

Взглянул в глаза девушке, и что-то огромное, поднявшееся из самой глубины сердца, встало перед ним. Оно наступило так властно, было так неожиданно и сладостно, что Александр не мог, не находил сил и не хотел противиться. И после он никогда не мог объяснить того, что было. Помнит, как бы в ответ ему, сияющее изумление сверкнуло в широко открытых глазах девушки. Она коротко вскрикнула, улыбнулась:

— Сано!..

…На праздниках Купалы Любаша призналась Александру, что она понесла. Ни для нее, ни для него это не явилось горем. Любаша ничего не требовала, она хотела только одного, чтобы Сано любил ее. Александр сказал Ратмиру, старому наставнику своему, что любит девушку, и о том, что связывает его с нею. Ратмир не напал с упреками, напомнил об одном: не честь витязю играть девичьим счастьем.

— И то правда, княже, — сказал он. — Прежние князья в Новгороде не раз брали в жены тутошних. Мстислав Владимирович, сын Мономаха, Всеволод Мстиславич, Святослав Ольгович… Женились на новгородках. Нашлось и твое счастье — не обегай!

Не горе — злое несчастье сгубило Любашу. Напилась она квасу грушевого с ледника, и будто наговор чей был положен на тот квас. Металась в жару, бредила, звала Александра, а приходил он — не узнавала, встречала, как чужого.

Неделю маялась так, под конец вошла в память.

— Княжич Сано! — позвала.

Долго, точно навсегда хотела запомнить, смотрела Любаша на его лицо. На бледных, осунувшихся щеках ее выступил прозрачный румянец. Вся она в этот миг казалась такой чистой и легкой, что напоминала солнечный луч, который неожиданно ворвался в горницу.

— Прощай, Сано! — прижимая к груди его руку, промолвила она тихо-тихо. — Не сказать, как любила тебя, а вот…

Схоронили Любашу в Десятинном.

Вернувшись к себе, Александр закрылся в горнице. Утром спросил коня и умчался на старый княжий двор в Городище.

Чувство, какое переживал Александр после смерти Любаши, напоминало то, что испытал он, увидев в гробу Федю, — но теперешнее было еще острее, мучительнее. Горе ворвалось неожиданно, когда Александр был так полон радостью первой любви. Он не хотел никого видеть, не хотел ни с кем говорить, — жил один, наедине со своим горем.

Стояла жара. Солнце сушило землю, раскаленный ветер подымал тучи желтой, тонкой пыли. Стланые мостовые на улицах под копытами коней трепетали рассохшимися мостовинами. В хоромах от жары трудно дышать.

Из окружающих Александра людей только воевода Ратмир остался все тем же невозмутимо спокойным и как бы равнодушным к горю князя. Он входил в горницу, садился на лавку, говорил о городовых делах, обо всем, что, по его мнению, нужно знать князю. Александр слушал молча, уставив в сторону холодные глаза, и нельзя было понять — слушает он, о чем говорит воевода, или все сказанное скользит мимо ушей, как вода у заснувшего берега.

Пронеслось лето. Александр все еще жил в Городище. Начались холодные, моросные дожди; непогода оправдывала нежелание Александра покидать горницу, видеть людей. В один из таких дней, когда ветер завывал особенно яростно, напоминая об осенней поре, перед вечером уже в горницу заявился Ратмир. Он прошел вперед, неловко, боком, сел на лавку, снял шелом и принялся тереть рукавом его кованое чело. Глаза Александра оживились. Снял воевода шелом, значит, он чем-то встревожен, случилось что-то выходящее за пределы обычных дел.

— Злые слухи, княже, — наконец вымолвил Ратмир. — Новгородские гости ходили с товарами на Низ [21] , сказывают: большой силой идет на Рязань Орда.

— Князьки половецкие? — подал голос Александр.

— Не половцы, княже, орды Чингисовы, — Ратмир опустил шелом и словно забыл про него. — Побьют они Рязань, а побьют — тронутся на Владимир.

— Неужто ни Рязань, ни Владимир не преградят дорогу ордынянам? — сказал Александр, встревоженный вестью.

— Велика и сильна Русь, княже, но не едина она, какою была при старых князьях киевских. Нынче князья сидят в уделах своих, о себе лишь помнят. Пусть войско суздальское, рязанское, смоленское, черниговское и других земель русских выступит в поле, пусть будет один стяг над всеми и одна голова.

— Если не будет того? — вопрос замер на губах Александра.

— Орда Чингисова по прутику веник сломает, — ответил Ратмир. — Далеко Новгород от Рязани, но пора и нам, княже, думать о Чингисовом нашествии.

Гонец от великого князя Юрия Всеволодовича привез весть о падении Рязани. Александр принял гонца в своей горнице. Кроме князя в горнице были воевода Ратмир и ближний боярин Федор. Гонец передал Александру грамоту князя Юрия и сказал: