Стихотворения и поэмы
вернуться

Стоянов Людмил
Шрифт:

91. РОЖОК

В Музее революции лежит среди реликвий нашего народа рожок, в который протрубил Мадрид начало битв тридцать шестого года. Со вмятинами, тускло-золотой, украшенный материей багряной, в полночный час под звездной высотой кастильскому он снится партизану. Прикован цепью к ложу своему, фашистскими затравлен палачами, солдат Свободы тянется к нему и шевелит распухшими губами. Рожок молчащий молча мы храним, как вашу славу, на почетном месте. Пускай придет, пускай придет за ним восставший сын мадридского предместья. И пусть опять меж иберийских скал, полки республиканские сзывая, прокатится ликующий сигнал и музыка раздастся полковая. …На сборный пункт по тропам каменистым отряды пробираются в ночи. Сигнальте бой, сигнальте бой, горнисты, трубите наступленье, трубачи! 1947

92. «Словно солнце в сиянье рассвета…»

Словно солнце в сиянье рассвета, отовсюду и всюду видны очертания площади этой, неподвижные камни стены. Над клубящейся пылью Вселенной, над путями величья и зла,— как десницу, Василий Блаженный тихо поднял свои купола. Комсомольская юность России тут встречается с Русью отцов: мерно движутся танки большие по невысохшей крови стрельцов. По размерному узкому следу от неспешных боярских саней пролетают тачанки победы, пулеметы советских степей. Здесь становишься тверже и чище, проникаясь дыханьем веков. И сейчас еще воздух насыщен электричеством ленинских слов. 1947 (?)

93. «В небольшой комнатушке…»

В небольшой комнатушке с огромным окном мы четвертую зиму живем вчетвером. Меж столом и кроватью, как между ветвей, от утра до заката снует воробей. Эта малая птаха нам тем дорога, что ее не пугают большие снега. Улетают скворцы от метельной земли, над пустыми полями летят журавли. Только серые стайки шальных воробьев никогда не бросают родных городов. Выбегает навстречу и лает до слез дорогая дворняга — стремительный пес. Черно-белые лапы, ободранный хвост, но он вовсе не так, как нам кажется, прост. В этой малой квартирке, где царствуешь ты, нам с избытком хватает твоей красоты. 1947 (?)

94. АНГЛИЙСКАЯ БАЛЛАДА

На мыльной кобыле летит гонец: «Король поручает тебе, кузнец, сработать из тысячи тысяч колец платье для королевы». Над черной кузницей дождь идет. Вереск цветет. Метель метет. И днем и ночью кузнец кует платье для королевы. За месяцем — месяц, за годом — год горн всё горит и всё молот бьет, — то с лютою злобой кузнец кует платье для королевы. Он стал горбатым, а был прямым. Он был златокудрым, а стал седым. И очи весенние выел дым платья для королевы. Жена умерла, а его не зовут. Чужие детей на кладбище несут. — Так будь же ты проклят, мой вечный труд — платье для королевы! Когда-то я звезды любил считать, я тридцать лет не ложился спать, а мог бы за утро одно отковать цепи для королевы. 1948

95. ИСПАНСКИЕ СТИХИ

Испания! Мы не забыли то время, тот тридцать шестой, когда мы, как будущим, жили твоею военной судьбой; тот год, когда после работы мы снов не видали иных, а только твои пулеметы и песни отрядов твоих; те дни, когда, спрятавши книжки, глаголы оставив учить, из школ убегали мальчишки — патроны тебе подносить; когда, свою бурку расправив, как черные крылья орла, пред вами явился Чапаев и к нам Ибаррури пришла. В Москве за вечернею чашей тебя называли порой подругою младшею нашей и нашею младшей сестрой. Не верил я ни на мгновенье тому, что палач-генерал поставил тебя на колени и душу твою растоптал. Всю ночь за тюремною дверью израненный узник поет. Я этому голосу верю: Испания наша живет! Идет металлист к партизанам, батрак в партизаны идет. И я повторять не устану: Испания наша живет! Вторую неделю бастует чугунолитейный завод. Как заповедь, произношу я: Испания наша живет! Сегодня, как в юности, снова, другие оставив слова, твержу я три вещие слова: Испания наша жива! 1948

96. НАШ ГЕРБ

Случилось это в тот великий год, когда восстал и победил народ. В нетопленый кремлевский кабинет пришли вожди державы на Совет. Сидели с ними за одним столом кузнец с жнеей, ткачиха с батраком. А у дверей, отважен и усат, стоял с винтовкой на посту солдат. Совет решил: «Мы на земле живем и нашу землю сделаем гербом. Пусть на гербе, как в небе, навсегда сияет солнце и горит звезда. А остальное — трижды славься труд! — пусть делегаты сами принесут». Принес кузнец из дымной мастерской свое богатство — вечный молот свой. Тяжелый сноп, в колосьях и цветах, батрак принес в натруженных руках. В куске холста из дальнего села свой острый серп крестьянка принесла. И, сапогами мерзлыми стуча, внесла ткачиха, свиток кумача. И молот тот, что кузнецу служил, с большим серпом Совет соединил. Тяжелый сноп, наполненный зерном, Совет обвил октябрьским кумачом. И лозунг наш, по слову Ильича, начертан был на лентах кумача. Хотел солдат — не смог солдат смолчать — свою винтовку для герба отдать. Но вождь народов воину сказал, чтоб он ее из рук не выпускал. С тех пор солдат — почетная судьба! — стоит на страже нашего герба. 1948

97. РАБОЧИЙ

Стоит среди товарищей седых внук бурлаков и правнук крепостных. От прадеда, хоть прадед нищим был, он золотое сердце получил. Остались в дар от деда-бурлака тяжелый шаг и тяжкая рука. Еще он взял в наследство у отца погасший горн и молот кузнеца. Он горн раздул, он клещи растворил и золотое сердце раскалил. И цепи те, что сделал капитал, рукою закопченной разорвал. Вихрь Октября крутил, ярился, мел в тот день, когда он к Ленину пришел. С тех пор он был судьею и бойцом, строителем и снова кузнецом. На смерть ходил, заводы возводил — всех покарал и всё восстановил. Он звезды мира сделал для Кремля и тракторы отправил на поля. Он пушки льет для доменных печей, у коксовых дежурит батарей. Он двигает — хозяин-великан — трехтонный молот и прокатный стан. И горе тем, которые прервут его дела, его железный труд. 1948

98. «Я напишу тебе стихи такие…»

Я напишу тебе стихи такие, каких еще не слышала Россия. Такие я тебе открою дали, каких и марсиане не видали. Сойду под землю и взойду на кручи, открою волны и отмерю тучи. Как мудрый бог, парящий надо всеми, отдам пространство и отчислю время. Я положу в твои родные руки все сказки мира, все его науки. Отдам тебе свои воспоминанья, свой легкий вздох и трудное молчанье. Я награжу тебя, моя отрада, бессмертным словом и предсмертным взглядом. И всё за то, что утром у вокзала ты так легко меня поцеловала. 1948