Стихотворения и поэмы
вернуться

Стоянов Людмил
Шрифт:

122. ТОВАРИЩ КОМСОМОЛ

В папахе и обмотках на съезд на первый шел решительной походкой российский комсомол. Его не повернули, истраченные зря, ни шашки и ни пули того офицерья. О том, как он шагает, свою винтовку сжав, доныне вспоминают четырнадцать держав. Лобастый и плечистый, от съезда к съезду шел дорогой коммунистов рабочий комсомол. Он только правду резал, одну ее он знал. Ночной кулак обрезом его не задержал. Он шел не на потеху в победном кумаче, и нэпман не объехал его на лихаче. С нелегкой той дороги, с любимой той земли в сторонку лжепророки его не увели. Ему бывало плохо, но он, упрям и зол, не ахал и не охал, товарищ комсомол. Ему бывало трудно — он воевал со злом не тихо, не подспудно, а именно трудом. Тогда еще бездомный, с потрескавшимся ртом, сперва он ставил домны, а домики — потом. По правилам науки крестьянско-заводской его пропахли руки железом и землей. Веселый и безусый, по самой сути свой, пришелся он по вкусу Отчизне трудовой. 1958

123. ВОСПОМИНАНЬЕ

Любил я утром раньше всех зимой войти под крышу эту, когда еще ударный цех чуть освещен дежурным светом. Когда под тихой кровлей той всё, от пролета до пролета, спокойно дышит чистотой и ожиданием работы. В твоем углу, машинный зал, склонившись над тетрадкой в клетку, я безыскусно воспевал России нашей пятилетку. Но вот, отряхивая снег, всё нарастая постепенно, в платках и шапках в длинный цех входила утренняя смена. Я резал и строгал металл, запомнив мастера уроки, и неотвязно повторял свои предутренние строки. И многие из этих строк еще безвестного поэта печатал старый «Огонек» средь информаций и портретов. Журнал был тоньше и бедней, но, путь страны припоминая, подшивку тех далеких дней я с гордой нежностью листаю. В те дни в заводской стороне, у проходной, вблизи столовой, встречаться муза стала мне в своей юнгштурмовке суровой. Она дышала горячо и шла вперед без передышки с лопатой, взятой на плечо, и «Политграмотой» под мышкой. Она в решающей борьбе, о тонкостях заботясь мало, хрипела в радиотрубе, агитплакаты малевала. Рукою властной паренька она манила за собою, и красный цвет ее платка стал с той поры моей судьбою. 1958

124. «Немало раз уже, сдается…»

Немало раз уже, сдается, еще в далекой старине случались встречи у колодца весенним днем, наедине. Нередко парни в самом деле (недалеко тут до беды) по-настоящему хмелели от той колодезной воды. Они отчаянно влюблялись, и, безусловно, не всегда, но часто свадьбами кончались те встречи в прежние года. Предполагать мы можем смело, как говорят, сомнений нет: она ничуть не послабела — вода в колодцах наших лет. 1958

125. РАЗГОВОР О ГЛАВНОМ

В разговоре о главном не совру ничего… Я приметил недавно паренька одного. Наш по самой по сути и повадке своей, он стоял на распутье возле школьных дверей. Для него в самом деле эти дни не легки: навсегда отзвенели в коридорах звонки. От учебы от школьной ты шагай, дорогой, не дорожкой окольной, а дорогой прямой. В институтах науки, на заводах страны эти сильные руки до зарезу нужны. Но замечу попутно, ничего не тая: не насчет институтов агитирую я. Говорю без сомнений и без всяких обид: там таких заявлений много тысяч лежит. Мне хотелось бы, чтобы из оконченных школ на иную учебу ты, товарищ, пошел. Я бы сам из-за парты, слыша времени гул, с наслажденьем, с азартом на работу шагнул. Нету лучшего сроду, чем под небом большим дым советских заводов — нашей родины дым. В том семействе могучем всем бы надо побыть: и работе обучат, и научат, как жить. Не на танцах нарядных жажду встречи с тобой, а в шахтерской нарядной, в заводской проходной. Мне хотелось бы очень — заявляю, любя, чтобы люди рабочим называли тебя. Это в паспорт твой впишут, в комсомольский билет. Как мы думаем, выше просто звания нет. 1958

126. ПЕРВАЯ СМЕНА

Каждый день неизменно мимо наших ворот утром первая смена на работу идет. По всему тротуару и по всей мостовой… Тут и юный и старый, добродушный и злой. Здесь отыщет психолог и таких и сяких, только больше веселых, большинство — молодых. Нам тоска не годится, скукота не про нас… Я люблю эти лица в раннеутренний час. Деловито шагая, всем врагам на беду, пареньки истребляют пирожки на ходу. (Их девчонка с усмешкой — ей усмешка идет — прямо с белой тележки на углу продает.) Не смолкает — куда там! — молодой разговор. В этой смене девчата хороши, на подбор. Не ленивые дуры, не из жалких франтих: маляры, штукатуры — вот профессии их. Мне бы стать помоложе да вернуть комсомол — в эту смену я тоже, только б в эту пошел. Вот спешит крановщица, вот монтажник идет. Я люблю эти лица, этот русский народ. 1958

127. НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ЦИОЛКОВСКОМ

В те дни, когда мы увлеченно глядим в занебесную гладь, я должен о старом ученом хоть несколько строк написать: напомнить о том человеке, что жизнь проработал сполна еще в девятнадцатом веке и в наши потом времена. Он путь пролагал без оглядки к светилам, мерцавшим во мгле, старик, в неизменной крылатке ходивший по нашей земле. Ах, сколько ума и старанья и сколько недюжинных сил еще в одиночку, заране, он в вас, корабли мирозданья, и в вашу оснастку вложил! Ему б полагалось за это (да некого тут упрекать) при запуске первой ракеты на месте почетном стоять. Ему бы, шагнув через время, войти, как к себе, в этот год и праздновать вместе со всеми ее межпланетный полет… Я знаю неплохо, поверьте, и спорить не думаю тут, что нету у гениев смерти и мысли их вечно живут. Я всё это знаю, и всё же сегодня печалит меня, что сам прорицатель не дожил до им предреченного дня. 1958

128. ЯГНЕНОК

От пастбищ, высушенных жаром, в отроги, к влаге и траве, теснясь нестройно, шла отара с козлом библейским во главе. В пыли дорожной, бел и тонок, до умиленья мил и мал, хромой старательный ягненок едва за нею поспевал. Нетрудно было догадаться: боялся он сильней всего здесь, на обочине, остаться без окруженья своего. Он вовсе не был одиночкой, а представлял в своем лице как бы поставленную точку у пыльной повести в конце. 1958 Казахстан

129. НЕГР В МОСКВЕ

Невозможно не вклиниться в человеческий водоворот — у подъезда гостиницы тесно толпится народ. Не зеваки беспечные, что на всех перекрестках торчат,— дюжий парень из цеха кузнечного, комсомольская стайка девчат. Искушенный в политике и по части манер, в шляпе, видевшей видики, консультант-инженер. Тут же — словно игрушечка на кустарном лотке — боевая старушечка в темноватом платке. И прямые, отменные, непреклонные, как на часах, молодые военные в малых — покамест — чинах. Как положено воинству, не скрываясь в тени, с непреложным достоинством держатся строго они. Под бесшумными кронами зеленеющих лип городских — ни трибун с микрофонами, ни знамен никаких. Догадались едва ли вы, отчего здесь народ: черный сын Сенегалии руки белые жмет. Он, как статуя полночи, черен, строен и юн. В нашу русскую елочку небогатый костюм. По сорочке подштопанной узнаем наугад: не буржуйчик (ах, чтобы им!), наш, трудящийся брат. Добродушие голоса, добродушный зрачок. Вместо русого волоса — черный курчавый пушок. И выходит, не знали мы — не поверить нельзя, — что и в той Сенегалии у России друзья. Не пример обольщения, не любовь напоказ, а простое общение человеческих рас. Светит солнце весеннее над омытой дождями Москвой, и у всех настроение — словно праздник какой. 1958