— Так зачем же ты едешь, как не за длинным рублем, в Ташкент?

Лева видел, что эти люди не поймут его, и то драгоценное, чем он жил, совершенно чуждо им. Он хотел прекратить разговор с ними, но все-таки не выдержал и сказал:

— Я последователь учения Христа, счастье в том, чтобы нести его окружающим. Отдать ближнему, что имеешь, послужить нуждающемуся, — вот хорошо.

Мужики захохотали.

— Ну, так не пойдет, — сказал мужик с длинной черной бородой. — Я вот мельницу построил, а как? Все деньги копил, с другим все больше хотел получить и старался никому ничего не дать, вот и зажил припеваючи, и в уважении был, — сказал он, поглаживая бороду. Всякий кланялся: «Иван Павлыч, Иван Павлыч…» Бывало иду, шапки снимали предо мной, а самогонка рекой лилась…

Лева слушал и думал: «Велики суды Божий. Жили эти люди, с других каждую крошку обирали и теперь еще не поймут, что так жить нельзя».

— Да, — сказал мужик. — Бог-то Бог, а сам-то не будь плох. В Писании сказано одно, а ты изворачивайся. Вот попы-то тоже жили припеваючи.

— Да, и вот пришел суд Божий, — твердо сказал Лева, нахмурившись. — И беда в том, что вы не каетесь, не молитесь Богу. Если не покаетесь — все погибнете.

— Рано тебе учить нас, — резко сказал старик с прокуренными усами. — Молокосос, материнское молоко на губах не обсохло…

Поезд остановился на станции Кзыл-Орда. Сотни пассажиров высыпали из вагонов и смешались с пестрой толпой местных жителей. Шла бойкая торговля дынями, арбузами. Лева ничего не покупал. Ему казалось преступлением купить и съесть арбуз, когда там столько узников несут лишения и часто не имеют даже хлеба. Он смотрел на весь этот люд, слышал их возгласы, крики, перебранки, и ему становилось больно за них: их ждет погибель.

Оно так в основном и получилось. Те тысячи крестьян, которые хлынули в Среднюю Азию в разгаре жаркого лета, в большинстве своем заболели: одни дизентерией, другие малярией, и сколько их легко костями там, — знает Бог да мать — сыра земля.

В Ташкенте Лева увидел братьев. Он не пошел к Крыжановскому — председателю братского союза, но отправился к простым братьям. Некоторых он знал по берегам Волги. И когда он рассказывал о жизни ссыльных, о пыльном знойном Уиле, где умирала Валя Алексеева, многие брали у него адреса, обещая помочь в нужде и горе изгнанникам.

Его пригласил к себе в гости отдохнуть Петр Ананьевич, токарь из Самары. Он давно уже жил в Ташкенте, и домик его был окружен чудесным фруктовым садом,

Рано утром, сидя в тени разросшихся деревьев у тихо текущего арыка, они оживленно беседовали. Петр Ананьевич рассказывал про свою раннюю юность и стремления. Это было прямой, открытый человек, который, уверовав во Христа, бесстрашно исповедовал Его учение во всем. В первые годы революции он со своими юными друзьями открыто, на площадях и улицах, устраивал митинги, посвященные теме спасения души от греха. Лева с восхищением слушал его.

— Ну, а теперь? Теперь как вы трудитесь? — спросил он его.

— Теперь не то, — вздохнул Петр Ананьевич. — Пою в хоре, иногда участвую в слове на собраниях, но все что-то не то. Теперь семья, жена, сын, нужно им уделять внимание. Но, в общем, жду, жду лучшего времени, когда можно будет широко возвещать о Христе. (Лучшего времени он не дождался. В 1937 году был взят органами Ежова, и исчез бесследно. Погиб без вины.)

Петр Ананьевич предлагал Леве пожить у него, отдохнуть, поправиться.

— Ты уж очень похудел в этом Уиле, а впереди у тебя еще более трудная дорога.

Но отдохнуть Лева отказался. Посетив в окрестностях Ташкента ссыльных, он стал собираться в дальнейший путь. Масса репрессированных была в Сибири.

Помолясь Богу какое-то время и при этом соблюдая пост, Лева решил направиться туда по Турксибу через Алма-Ату. Он пошел на станцию узнать насчет билета. Но, увы, билет достать было невозможно. Стояли огромные очереди. Многие, поняв, что климат Ташкента не для них, спешили уехать в Алма-Ату, где, как слышно было, жилось «привольно». Да и не так там жарко. С личными деньгами у Левы также было не совсем хорошо. Нужно было получить какую-нибудь работу. То, что давали верующие, он не считал своим, и все берег для ссыльных и заключенных. И он решил завербоваться.

Вербовали как раз молодежь для сбора урожая в садах Алма-Аты. Лева предъявил свои документы садовника, и его приняли. Вербовщик сам заботился о билетах, об отправке, а Леве вместе с другими завербованными, веселыми ребятами и девчатами, нужно было прийти на вокзал за час до отправления поезда. Багаж Левы немного увеличился. Ему удалось приобрести несколько пачек хорошей бумаги, больших блокнотов, что необходимо было для издания журнала «Вестник изгнанника».

На вокзал его провожал брат Лыщиков. Это был сапожник, с юности уверовавший во Христа. У него была интересная история жизни с полной отдачей себя делу евангелизации Поволжья. Как-то на большом собрании верующих в Самаре приехавший благовестник предлагал каждому пожертвовать то, что у него есть с собой самого дорогого. Между собравшимися проносили тарелку, на которую те клали для дела Божия деньги, золотые кольца, часы и т. д. У Лыщекова ничего с собою не было, ни рубля. Он написал записочку и положил на тарелку: «Жертвую собою целиком на один год для Господа».