Затем он гладил костюм через тряпочку, смоченную в мыльной пене, чтобы не лоснились локти и карманы, изгонял морщины на брюках и рукавах, чистил остроносые легкие английские туфли, утюжил полосатый галстук и приталенную цейлонскую рубашку… Когда все аксессуары, изначально свежие, раскинулись на диване как женщина, ожидающая мужчину, он отправился в душевую мыть, скоблить свою оболочку. И наконец: одевание — этот трепетный ритуал созидания, творения совершенства. Нарастающее чувство чистоты и гармонии, упругой, едва сдерживаемой силы, «небрежное» изящество асимметричного узла галстука и белее девственного снега платочка в нагрудном кармашке пиджака, которое обходится в двадцать минут… Впрочем, на платках стоит остановиться особо. У него их было три. Первый, тот что был в кармане брюк, можно назвать «функциональным», назначение его понятно всем. Второй — во внутреннем кармане пиджака — имел смешанное: «функционально-символическое» назначение — касаться высокого чела, — и еще одно, весьма романтического свойства — ждать, когда он понадобится кому-нибудь из дам. Третий — белее девственного снега — о котором мы уже говорили, имел сугубо символическое назначение, никому, впрочем, не известное. Он был тем последним штрихом, завершающим мазком, который отделяет совершенное творение от несовершенного. Между прочим, именно последний, как самый бесполезный, требовал к себе наибольшего внимания.

Казалось, он хрустел и поскрипывал в своей безукоризненной чистоте, когда, открыв дверь и не узнав комнаты, он хотел отпрянуть и проверить номер, однако во-время разглядел знакомые лица и вошел. Хозяев не было видно, как и в тот раз. Пристроив свои пальто и сумку, Илья присоединился к особняком стоявшей группе, из которой его позвали Карел и Олег. Высокий крутолобый парень с ярко-красным ртом, в замшевой куртке, по-английски рассказывал, чем отличается good girl от pretty girl, сильно щеголяя американским r. Его слушали со снисходительной рассеянностью, но смеялись дружно и громко, бравируя принадлежностью к касте «English speaking people». Илья заразился общим настроением и рассказал длинный анекдот про миссионера. Его выслушали, посмеялись и зачислили не без некоторых колебаний в англоманы. Они все принадлежали к «штатникам», англоманам, италоманам и просто хиппи. Что касается Ильи… — у него было почти оксфордское произношение с некоторой примесью Вылоса Кановера; внешность его была чересчур чопорной для американца, но и не вполне британской: узел галстука асимметричный и небольшой, пуговицы «на четыре боя», но пиджак не твидовый и кончики воротничка не застегивались, зато туфли — английские и платочек вложен небрежно… впрочем, лучше бы его не было совсем… Итак, не без колебаний его зачислили в англоманы; теперь с ним можно было обмениваться язвительными замечаниями по адресу «прочих», а после первой рюмки перейти на «ты».

Илья оглядел комнату. Она была преобразована до неузнаваемости: кровати разобраны, спинки вынесены, а сетки сложены по две, накрыты матрасами и застелены покрывалами; стол отсутствовал, зато кресел было четыре. И освещалась она по-другому — двумя настольными лампами с книжных полок, так что по углам оставались интимные сумерки. Занавеска, прежде делившая комнату, теперь превратилась в гардину и скрывала, казалось, огромное, во всю стену, окно с видом на горы, море… Илья вполне освоился, однако момент, к которому он столько готовился, все не наступал, и, остановив проходившую Таню, он спросил, где сестры.

— Иди сюда, — потянула она его за собой, — они в соседней комнате. Там у нас стол — мы решили разделить стол и танцы.

— Отлично будет плясать рок, — сказал Илья, с удивлением отмечая, как изменилась и похорошела девушка: в прическе и одежде ее ощущалось прикосновение не лишенной вкуса руки.

Переступив порог соседней комнаты, Илья мгновенно забыл свою роль. Барбара воскликнула: «Ах, какой денди, какой пижон!» и чмокнула его в щеку. Он подхватил ее за талию и покружил. «И меня, и меня!» — по-детски завизжала, хлопая в ладоши, Лариса. Он покружил и ее. Анжелика стояла чуть-чуть в сторонке от поднявшейся кутерьмы, и улыбка ее говорила: «Конечно, я не стану так изливать свои чувства, но и я рада вас видеть». Ему показалось, что она задержала его руку в своих холодных пальцах, и надежда теплой волной прокатилась по телу.

— Я вам кое-что принес, — сказал он, поспешно наклоняясь к сумке.

— Потом, потом, нас там ждут, — пыталась остановить его Анжелика, но Барбара притворно захныкала:

— Нет, пусть сейчас, мне спешно хочется знать, что там.

— А мне не терпится воспользоваться своим правом, — говорил Илья, извлекая хрусткие кульки с цветами, подарки, передавая их сестрам и целуя каждую в щеку.

Какими разными могут быть два совершенно одинаковых, невинных поцелуя!

Девушки рассматривали подарки и читали открытки, а он рассматривал их. Барбара, в темном платье, с подкрашенным лицом, казалась ему неправдоподобно красивой — как западная открытка модного курорта. Анжелика, в белом платье, с распущенными по плечам волосами и нетронутым косметикой лицом, — непорочной весталкой.

Барбара, выразив преувеличенный восторг, тут же забыла о своем подарке — вниманием всех завладела икона.

— Matka Boska, как красиво! — воскликнула Анжелика, светясь золотистым счастьем. — Настоящая русская икона.

— Она не старая — XIX век, — пояснил Илья, распираемый гордостью, — но хорошей уральской школы, сохранившей византийскую манеру письма.

— Я увезу ее домой и повешу рядом с распятием, — сказала Анжелика, лаская его бархатистой зеленью глаз.

Потом их надолго разделило застолье. Она оказалась довольно далеко, он ловил ее взгляды, и настроение его поминутно менялось: потихоньку катилось вниз, взмывало и снова падало. Разумеется, именинниц упросили петь. Она пригласила его взглядом, но он отказался — чересчур было много народу, чересчур велика дистанция… Пели они хорошо, но без вдохновения «арбузного» вечера. Илья страдал, когда чувствовал себя «одним из», был счастлив, если различал в ее улыбке личное, и не переставал обдумывать свою речь, то есть повторял первую фразу: «Нечестно было бы скрывать от вас…»

Наконец пошли в другую комнату танцевать, но к сестрам было не так просто пробиться. Илья, выдавив из себя улыбку, указал на это обстоятельство Карелу и очень удивился, когда поляк равнодушно пожал плечами. Особенно усердствовал парень в замшевой куртке. Илья совсем приуныл, и вдруг она сама подошла к нему: «Тебе скучно? Слишком много гостей?» Он мгновенно захмелел и, не ощущая ритма, не слыша мелодии, заговорил:

— Было бы нечестно скрывать от вас… Дело в том, что я вложил в подарок тайный смысл… и, когда вы сказали, что повесите ее рядом…

— А-а-а, понимаю, — бомба с часовым механизмом, — рассмеялась она.

— Я надеюсь, — мягко и серьезно возразил он, — что она не разрушительная, а созидательная.

— Разве бывают созидательные бомбы? Но пусть бывают, але я все-таки боюсь.

Его серьезная настойчивость нагнала легкие облачка на голубое небо ее взгляда, улыбка почти исчезла, осталась слабая тень, омраченная тревогой.

— Нельзя ли извлечь тайный механизм? Он лишит меня покоя.

Он не понимал, что она обо всем уже догадалась, и твердо решил довести свою мысль до конца. Но мысль была такой мучительно сложной, что никак не укладывалась в ясную форму.